У каждой семьи была своя война...

Великой Отечественной вот уже четвертое поколение наших соотечественников знает лишь по книгам, кадрам хроники, кинофильмам и рассказам ветеранов.

Все дальше и дальше уходят от нас «сороковые-роковые». И с каждым годом, увы, все меньше и меньше среди нас участников и очевидцев тех великих – одновременно трагических и героических событий. Поэтому сегодня их свидетельства о сражениях, о фронтовых буднях, о ежедневной напряженной работе в тылу (где тоже ковалась победа!) становятся поистине бесценными. И это не какая-то «вечная зацикленность русских на военной теме», как издавна любят представлять дело на Западе, а настоятельная необходимость – ведь сейчас «партнеры» пытаются не просто принизить наш вклад в Победу над нацизмом, а совсем украсть ее.

Пользуясь тем, что большинство ныне живущих на планете родилось уже после войны, и, разумеется, не могут иметь личных впечатлений, «средства массовой дезинформации» ежедневно вколачивают в головы новым поколениям лживые постулаты, что мир от коричневой чумы, де, спасли исключительно «рядовые Райаны», а Освенцим-Аушвиц освобождали… украинцы (!), что пособники нацистов из всем известных регионов, носившие эсэсовскую униформу, были вовсе не военными преступниками, а «защитниками свободы», которые лишь «отстаивали общеевропейские ценности от большевизма», ведь агрессором был… сам СССР!

В нашей стране, пожалуй, нет ни одной семьи, по которой бы не прокатилась катком та война. Каждая семья до сих пор свято хранит память о своих родных, погибших на фронтах, пропавших без вести, сгинувших в лагерях, сожженных в гетто, умерших от голода и холода в блокаду, от истощения в оккупации, да и в тылу… И у каждой семьи есть своя история войны, своя правда о ней и, если хотите, свои «выученные уроки».

Например, для меня, рожденного в семье интернациональной, с множеством самых разных корней, которые и могли столь причудливо переплестись только в такой многоукладной и многовекторной стране, как Россия, с детства был абсолютно чужд любой национализм. И именно благодаря такой «антинацистской прививке» мы, внуки Великой Победы, сегодня легко узнаём нацизм, даже когда он ловко, казалось бы, маскируется под патриотизм…

Хочу рассказать о представителях поколения победителей из карельской половины нашей семьи. Ко времени моего детства мои дед и бабушка по материнской линии (тверской карел и вепсянка, соответственно), будучи более полувека оторванными от своей языковой среды, уже практически полностью обрусели. Родные языки они почти забыли, демонстрируя отрывочные воспоминания о них лишь во время редких ссор.

С нами они общались исключительно на русском. Из их скупых рассказов я знал, что дед Григорий и бабушка Татьяна в Москву приехали еще в тридцатых, завербовавшись на Метрострой, а познакомились – в Ленинграде, куда во времена НЭПа в поисках лучшей доли из деревень (в наши дни уже давно не существующих) перебрались их родители. Перебраться, надо сказать, успели очень вовремя, ибо последующая вскоре сплошная коллективизация наглухо закрыла дорогу в города крестьянам, фактически прикрепив их к земле словно крепостных – колхозникам паспорта до 1970-х гг. были не положены.

Если дед соглашался со своим карельским происхождением (хотя на людях после Финской этого никогда не делал), то бабушка «вепсянкой» себя никогда не называла. Мой вопрос о её родном языке искренне не понимала: «Какой язык «родной»? Не знаю. Просто так у нас как люди говорили». (Идентификацию ее языка как вепсского по ряду характерных слов я проведу гораздо позже). Дед и бабушка прожили вместе долгую жизнь, немного не дотянув до «золотой» свадьбы.

Буквально перед войной бабушка выучилась на курсах вагоновожатых. Но когда враг подошел к столице, она вместе со своими подругами по депо, подобно тысячам и тысячам москвичек, пошла в гражданскую оборону – копала противотанковые траншеи, тянула заграждения из колючей проволоки. А когда врага от столицы отогнали, всю войну водила трамвай.

Всегда очень гордилась своими грамотами от Наркомата обороны за «вклад в бесперебойную работу московского транспорта». (Недавно мы отдали их вместе с ее удостоверением вагоновожатой в музей трамвайного депо имени Русакова). Уже после Победы она сделала неплохую карьеру в совершенно иной области – окончив торговый техникум, «доросла» до завмага…

Дед же, когда началась война, несмотря на метростроевскую бронь, пошел записываться добровольцем. Рвался на передовую, но судьба уготовила ему иные (в прямом смысле) фронтовые дороги – как имевшего классность водителя-профессионала (он окончил курсы автодела), его определили в автобат, шофером к замполиту одного из соединений. Пребывание деда в действующей армии пришлось на самый тяжелый период войны: изнурительные оборонительные бои, горечь отступления, скорбь от потерь товарищей, бессильная ярость – враг тогда был сильнее…

Дед почти никогда не вспоминал фронт. На все мои расспросы, бывало, лишь отмахивался: «Подумаешь, был водителем… Ну, попадал под бомбежки, и что? В окопах же «вшей не кормил», в штыковую не ходил. Никаких подвигов не совершал. Просто делал свое дело...». Конечно, я с детства знал, что дед участвовал в обороне Москвы, что был ранен (на правой руке у него не хватало фаланг нескольких пальцев), что имел награды. Причем, самые простецкие, обыкновенные – что называется, «солдатские»: «За оборону Москвы», «За победу над Германией» и «За боевые заслуги».

По выписке из госпиталя в ноябре сорок первого, деда, как имеющего увечье, на фронт больше не взяли. Уж не знаю, какими правдами-неправдами, но он добился права остаться в строю: по выписке из госпиталя в конце ноября старшего сержанта Григория Захарова направили на тыловую службу – в московскую пожарную охрану, где тогда остро не хватало шоферов. Впрочем, «тылом» прифронтовую Москву конца 1941 – начала 1942 гг. можно было назвать лишь условно.

Бои на ближних подступах (по одним данным, немецкие бронетранспортеры и мотоциклы прорывались до Химкинского моста, по другим – до Сокола), обстрелы (до нашего контрнаступления) вражеской дальнобойной артиллерией московских пригородов, нескончаемые налеты фашистской авиации… Особенно страдал город от налетов. Взбешенный поражением Вермахта в наземном сражении за Москву фюрер приказал стервятникам Геринга «сжечь большевистскую столицу с воздуха». К тому времени немцы убедились, что мелкие зажигательные бомбы и возникающие от них пожары быстро ликвидируются самим населением, поэтому стали использовать фугасы и комбинированные бомбы больших калибров.

Это значительно осложняло работу пожарных. Часть, куда получил назначение дед, находилась в Черкизове. Выезды на место пожаров следовали и днем, и ночью. Тушили жилые дома и административные здания, госпитали и школы, нередко – под продолжающейся бомбежкой.

Наиболее запомнился деду (про службу пожарным он, кстати, вспоминал гораздо охотнее) пожар на станции Лосиноостровская (в то время – ближний пригород). Дед говорил, что это было тяжелейшим испытанием для всех московских огнеборцев: пожар был таких гигантских размеров, что его прибыли тушить со всех пожарных частей города. Утром 30 декабря вражеским летчикам удалось поджечь станцию, где скопилось огромное количество составов. Борьба с огненной стихией велась в сложной обстановке: стоял сильный мороз, и для тушения не хватало воды – она просто замерзала.

А рядом продолжали греметь взрывы – горели воинские эшелоны с боеприпасами. Пренебрегая опасностью, исключительный героизм проявляли машинисты, отводившие в стороны составы с горючим, боеприпасами, иначе пожар мог приобрести масштабы поистине общегородской катастрофы! Пожарные вытаскивали из огня раненых из санитарных поездов, спасали продовольствие, народно-хозяйственные грузы, прибывшее теплое обмундирование для фронтовиков.

Огонь удалось ликвидировать лишь на следующий день, в канун нового, сорок второго года. В той схватке со стихией погибло самое большое количество огнеборцев столицы за военные годы… В числе особо отличившихся деда наградили тогда грамотой Верховного главнокомандующего.

После войны дед на Метрострой уже не вернулся – так и остался водителем пожарного расчета, отдав службе в пожарной охране сорок с лишним лет. К слову, отсутствие нескольких фаланг на пальцах никогда не мешало ему быть классным водителем. Едва ли ни до глубокой старости он мастерски водил машину. До конца своих дней (дед даже застал немного новый век) сохранял здравый ум и активность, работал в районном совете ветеранов…

Кстати, из-за войны я мог бы никогда не родиться. В июне сорок первого бабушка с трехлетней дочкой Валей-Белочкой (так на всю жизнь прозвали её из-за ослепительной белизны волос, какие только и бывают у девочек-карелок и вепсянок) в отпуск поехала навестить своего брата Сергея, который жил в Петрозаводске. Там их и застала война. После немалых раздумий было решено возвращаться в Москву. В пути они несколько раз попадали под бомбежку, а маленькая Валя навсегда запомнила лицо немецкого летчика, который из пулемета расстреливал пассажиров, бросившихся врассыпную из вагонов…

Каким-то чудом, с многочисленными пересадками, через Ленинград (где тогда тоже жила родня) бабушке с мамой удалось добраться до дома. А нашей питерской и петрозаводской родне не повезет – большинство погибнет на войне и в блокаде. Бабушкин брат Сергей пропадет без вести, другой же ее брат – Николай – попадет в плен к финнам, да так и останется у них после войны, а затем переберется в Швецию, боясь возвращаться. Кто осудит его? С учетом национальности особисты вполне могли бы припаять ему добровольный переход на финскую сторону, и лагерем он мог и не отделаться… В семье говорили, что в конце 1950-х от него даже приходило несколько писем из Стокгольма. Что с ним потом стало?

Предлагаем посмотреть другие страницы сайта:
← История Новгород и Псков | Анна Зегерс - Антифашистская направленность ее произведений →