Три князя Голицына в судьбах Епифанского крестьянства Тульской губернии ХVIII–ХХ вв.

Цель настоящей статьи – показать роль крупного землевладельца и душе владельца в организации жизни российского крепостного крестьянства старинного Епифанского уезда Тульской губернии во второй половине ХVIII в., а также судьбы и деятельность его правнучатаго и праправнучатого племянников в аграрном движении России первых двух десятилетий ХХ в. как символического искупления за крепостничество их предков в не состоявшихся по их инициативе преобразованиях.

Князь Александр Михайлович Голицын (1723–1807 гг.) не затерялся среди других замечательных представителей этого славного для России дворянского рода. Он проявил себя как дипломат, дослужившись до должности вице-президента Коллегии иностранных дел.

В 1778 г. князь ушел в отставку и с тех пор безвыездно жил в собственной московской усадьбе, откуда и управлял своими многочисленными земельными владениями.

Сохранился очень полный комплекс документов по управлению Епифанской вотчиной князей Голицыных, включавшей села Красное (Буйцы), село Бучалки и две деревни: Семеновку и Гороховку.

Ко времени создания этого документального комплекса благодаря петровскому указу 1714 г о единонаследии во многом и в главном – наследственном владении теперь уже не только вотчин, но и поместий – разницы между этими формами землевладения и управления внутри них уже фактически не существовало. Поэтому речь шла лишь о масштабах управления всего того, что тогда, во второй половине ХVIII в., называлось имениями, и об особенностях такого управления, объясняемых характером личностей землевладельцев.

Масштабы владений Голицына были меньше чем, например, у князя А.Р. Воронцова. Но все же они были значительными, требуя специальной домовой конторы, располагавшейся в Москве, штата писарей и приказчиков непосредственно в имениях. Последние менялись князем едва ли не ежегодно и выбирались им из своих крепостных. Князь хорошо знал, что крепостной приказчик сворует меньше чем вольный.

Строжайше исполняя все распоряжения помещика, полностью ему подконтрольные, приказчики хотя и являлись полновластными распорядителями в помещичьем хозяйстве, но все же должны были уметь проявлять известную изворотливость в общении с крестьянским миром и старостами поселений. Это было важно еще и потому, что нечасто, но все же крепостные имели «доступ к телу» барина, минуя приказчиков, например, во время транспортировки сельскохозяйственных продуктов в Москву или через письменные обращения непосредственно к князю. Если приказчики были своеобразными «приводными ремнями» между барином, местной властью и крестьянским миром, то старосты и старшины поселений, выбиравшиеся миром традиционно из грамотных и более или менее благополучных крестьянских семей, были своего рода связующим звеном между приказчиками и крестьянами. Вся эта система в принципе была заострена на решение нескольких вопросов: организацию барщинной повинности или сбор оброка, обеспечение рекрутской повинности, поддержание деревенского порядка, получение от крестьян государственных податей, исполнение судебных решений и др.

Суть отношений князя со своими крепостными заключалась в непосредственном патронировании нескольких принципиально важных, имевших коренное значение для русской деревни проблемных вопросах организации ее жизни.

Первый из таких вопросов был связан с экономическими отношениями помещика со своими крестьянами. Князь Голицын не был помещиком – самодуром, даже наоборот, это был просвещенный человек. Но ему даже в голову не приходило строить экономические отношения со своими крестьянами вне крепостнической системы.

Как и князь А.Р. Воронцов, Голицын внимательно отслеживал дела в своих имениях. Делал это он через приказчиков своих имений, осторожно поверяя их отчеты и донесения через крепостных крестьян своих деревень, ежемесячно и поочередно доставлявших ему возами в Москву различные сельские продукты. Последние были предназначены не только для домашнего потребления, но и продажи на московских рынках. Он был не то, чтобы скуп, но очень бережлив.

Не довольствуясь частичным крестьянским натуральным оброком в виде различных продуктов питания, пряжи и даже муравьиных яиц, он завел в своем имении конный, скотный и птичий «заводы», откуда вместе с крестьянскими продуктами ежемесячно специальными обозами продукция с его «заводов» поступала в Москву. Осенью 1790 г. некто М. Карелин, недавно назначенный приказчиком в епифанские владения князя, человек очень энергичный, предложил ему ликвидировать все «заводы» и передать господскую пашню и сенные угодья крестьянам с тем, чтобы они по представлению приказчика ежегодно платили ему исключительно натуральный или денежный оброк.

При этом Карелин мотивировал это необходимостью «крестьянского облегчения». И получил на это в ответ суровое барское внушение со скрупулезными расчетами невыгодности оброчной системы, разумеется, исключительно для самого князя. Что же касается «крестьянского облегчения», писал Голицын, то «я стараться буду их удовлетворять, да и можно сказать, что я уже и делал для них снисхождение, ибо я в прошедшие годы неоднократно им прощал взысканием положенные с них за столовые запасы денег». И действительно, князь не раз был снисходителен к нуждам своих крепостных. Он боялся их разорения, равно как и укрепления, выходя за некий уровень состояния, обеспечивающего их жизнедеятельность, видя и в том и в другом случаях угрозу своим экономическим интересам.

2 января 1785 г. он пишет из Москвы своему очередному новому приказчику села Красное Ф. Засневу: «Бывшие здесь епифанские подвотчики просили меня, что они по нынешнему худому хлебородию пришли в бедное состояние и что за сей /1/785 год столовых денег с их не брать. Чего ради и приказывается тебе, рассмотри обстоятельно справедливо ли реченья подвотчиков… и ежели справедливо, то собрать с них теперь только половинное число, а другую половину оставить збором до будущей осени». В следующем письме князь поясняет дополнительно свое решение, понимая, что оно обязательно станет известным крестьянам: «…ибо я желаю всегда им быть полезну и отнюдь никакого разорения им не чиню, что и тебе накрепко рекомендуется. Я уважаю сего года дороговизну в хлебе и в сене, уже не заставляю подвотчиков в моем /московском/ доме по примеру других годов возить дрова, лес и тому подобное, а отпускал их в дома, ничем здесь не удерживая». Во владениях Голицына не существовало и четкой регламентации барщинных работ. Например, в 1788 г., следуя модному увлечению епифанских дворян, он задумал построить в селе Красное церковь и тотчас поручает приказчику, чтобы его крепостные крестьяне «между полевыми работами» занялись «заготовкой камня на фундамент и для выжига известки, дров на обжиг кирпича».

Второй вопрос, постоянно находившийся в сфере княжеского внимания, - это ситуация с рекрутскими наборами. Рекрутство рассматривалось землевладельцами не столько как государственная повинность, как неизбежный и ответственный долг по защите государства, но прежде всего как самое тяжелое наказание для крепостных крестьян, тяжелее чем продажа или переселение. Страх попасть за провинность под гневную барскую руку и быть отданным вне жребия или вне очереди в рекруты, а при наличии денежных средств откупиться от рекрутчины, были важнейшими мотивациями в жизни крепостных крестьян и их семей.

Голицын внимательно отслеживает, во-первых, выплаты ему крестьянами «рекрутских денег» - откупы от призывов в армию, и, во-вторых, за самой процедурой отбора его крепостных в армию. При этом князь не чурался торговаться через своего приказчика о цене рекрутских выкупов. «Крестьянину Филиппу Юрышеву, – писал он однажды своему приказчику, – имеешь ты объявить, что как в рассуждении нынешнего военного случаю продаются рекруты весьма дорогою ценою и не менее четырехсотпятидесяти и большей частью пятисот рублей, то в рассуждении оного обстоятельства и снисходя на его просьбу более для того, дабы и протчие крестьяне, глядя на него, приступать могли к таковому взносу денгами на покупку рекрутов за свои семейства, приказываю ему взнесть за рекрута только 350 рублей». Задержки с выплатами карались разными способами, в том числе и отдачей в рекруты. «Представляешь ты, - писал он в 1793 г. своему приказчику, - что деревни Гороховки крестьяне Егорья и Семен Танбовцевы по прошедшему сроку следующих с них рекрутских денег 50 рублей не платят», угрожая в случае их невыплаты немедленно отдать их в рекруты». Одноклассница автора этой статьи – красавица-блондинка с вьющимися от природы волосами, и круглая отличница Люба Тамбовцева из той самой деревни Гороховка, наверное, не без сочувствия к судьбам своих предков прочитает грозное суждение о них их душевладельца.

Что касается самих наборов в рекруты, то и здесь Голицын является негласным строгим контролером решений крестьянских сходов, определявших кандидатов в рекруты по мирскому приговору на основе очередности или по жребию. Причем, князь в этом вопросе не раз демонстрирует свои способности к дипломатии в крестьянской среде. В 1785 г., спустя 10 лет после восстания Е.И. Пугачева, когда сенатским указом был объявлен очередной рекрутский набор, Голицын поручает приказчику: «Собрав на сходе старших мужиков и, с ними посоветовав нерозгласным образом, дабы чрез то те самые крестьяне, за кем очередь, рекрутские, не могли учинить укрывательство.

А кого надлежит, должно взять под стражу и держать до начала настоящего к даче времени. Однако же надобно всегда отдавать наперед из подозрительных и к вотчине не способных крестьян. а очередные и пред данного никогда учинить не могут. О всем оном обстоятельно его сиятельству в немедленном времени донести, прислав при том свое мнение с приговором мирского, кто имянно и с каких семейств выбран будет по очереди или из подозрительных, прописав и последних также». Получив решение крестьянского схода, князь поручает приказчику следовать ему, т. е. «на перед представить крестьянина Захара Кудрина, в случае же оного не принятия употребить на подставу Ивана Борисова, однако же оное все чинить с мирского совета, как тебе и выше сего упомянуто».

Но прошло всего 5 лет и тон приказаний князя относительно взаимоотношений с общиной, включая рекрутские наборы, резко меняется. Например, в сентябре 1790 г., когда сенатским указом предписывалось с 500 душ помещичьих хозяйств осуществить рекрутский набор 4 человек, Голицын поручает приказчику: «Впротчем, имеешь ты взять предосторожность в забрани нужных к отдаче в рекруты крестьян, дабы они не узнали сего, не разбежались. Между тем же, должно прислать немедленно ко мне на рассмотрение реестр назначенных по мирскому приговору в рекрутскую отдачу крестьянам, очередным и по жеребью доставшимся, с прописанием их семейств и лет. А ежели есть порочные, то с отметками против имени их предерзостей, и чтоб оной реестр был подписан по просьбе крестьян священником».

Подобный контроль над мирскими приговорами со стороны помещика усиливался еще и тем, что тот мог маневрировать кандидатами в рекруты не только в пределах одного землевладения, но и за счет крестьянских общин своих других вотчин. Такой контроль был продиктован исключительно собственной экономической выгодой, определявшей отдачу в рекруты худших крестьян и нередко вступавшей в конфликт с решениями крестьянского схода. «Я весьма доволен, – писал в одном из писем 1788 г. Голицын своему приказчику, – что старанием Сергея Михайловича Оларова отданы тобою в рекруты два известных беспутных человека, которые тем заменят порядочных крестьян». Зато в другом случае Голицын не мог сдержать своего неудовольствия. «Об отданном тобою в рекруты кузнеце, - писал он приказчику, - сожалительно, ибо всегда таковых способных к обучению людей надобно в вотчине сберегать. И я в сем случае учиненный тобою поступок не только не апробую, но и весьма досадую, что ты не расчитывал общей крестьянской пользы, оного в солдаты отдал.

Почему ты … впредь от сего себя остерегал и всегда заране испрашивал повеления о таковых мастеровых людях, хотя б за ним и очередь была идти в солдаты, а самому себе не только таковые, но и никого под строгим взысканием отнюдь без моего ведома не отдавать».

Третий вопрос, находившийся под постоянным вниманием помещика, был связан с контролем над крестьянскими браками, который в зависимости от ситуации и экономической выгоды для землевладельца облекался как в мягкие, так и в жесткие решения. Но все равно – однозначно единоличные. Например, писарю С. Жеребцову в 1789 г. он милостиво разрешал через приказчика: «женитца на дочери кузнеца Алексея Перхунова… ежели единственное его к тому согласие есть». Зато в другом случае через год личный экономический интерес заставляет его быть однозначно полновластным распорядителем судеб своих крепостных: «Овдовевших крестьян села Красного Федора Бармашова и деревни Семеновки Ивана Терехова сына Якова старатса женить, приискав для них невест; и ежели которые из вдов или девок за них в замужество иттить не желает, то их как можно уговаривать, а естли паче чаяния, сия прельстительность несправедливая и не персональная крестьянину, а только от многого числа детей, то тогда хотя постращать вывозом в другие мои дальние вотчины для отдачи в замужество».

Четвертый вопрос, постоянно курировавшийся князем, – это строжайший контроль за вырубкой барского леса, когда речь шла о поновлении износившихся крестьянских домов или заготовке дров и даже хвороста. Голицын здесь скуп едва ли не до самоуничижения, требуя от приказчика пристально следить за каждым деревом, срубленным исключительно по его разрешению на крестьянские нужды. Особо холодной зимой 1788 г. крестьяне его епифанского владения попросили князя «из елинского кустарнику на топку изб вырубить по небольшому числу хворосту». Тот писал приказчику: «А как тебе известно, что в епифанской моей вотчине лесу весьма мало и что я оный берегу, то и не хотелось мне того им позволить. Но в рассуждении столь нужного для крестьян случая, приказываю тебе дать оным по самому небольшому числу, разложа по тяглам…». Впрочем, надо отдать должное Голицыну: и в других случаях в отношении к своему лесу он крайне бережлив.

В 1788 г. приказчик села Красное передал ему просьбу нового секретаря епифанского уездного суда Волкова «дать ему для собственного его строения небольшой толщины лесу дерев десять». Как говорится, ситуация классическая: «нужному человеку» трудно отказать в скрытой форме взятки. Через своего приказчика Голицын для решения проблем своего хозяйствования в Епифанском уезде не раз использовал подкуп чиновников. Так, например. в 1785 г. у него возникла проблема с рекрутской денежной выплатой государству. Голицын напоминает своему приказчику: «имеешь ты всячески старатса об оном просить того секретаря, который в прошедшие наборы для нас делал в приеме в стол денег полезное, дабы он и в сем случае учинил самое то же в минувшие времени и в таковых производствах поступаемо было. За что хотя ему что-либо и дать из запасу, как-то, например, частию из муки ржаной и овса, лижь бы только он нас избавил от таковых хлопот, которых до сего никогда не бывало…».

И три года спустя князь находит выход: «как тебе известно, – пишет он приказчику,- в епифанской моей вотчине лесу найдется весьма мало, и я оной берегу. Следовательно, и не хочетца мне оные прихоти приказные удовлетворять. Но в рассуждении чинимого, как ты пишешь, оным секретарем в случающихся по вотчине делах вспоможения, я бы лутче согласился ему дать на покупку оного денгами, нежели по таковой безлесице оного дозволять рубить в своих рощах и крайней нашей нужде в лесе». О том, что подкуп уездных властей был обычным делом свидетельствует и переписка Воронцовых. Ежегодно в начале ХIХ в на это специально планировалось до 500 руб. Эта забота князя о лесах своих епифанских владений принесла свои результаты: до сих пор бывшие голицынские леса сохранились в неплохом состоянии. Внук А.М. Голицына и правнук М.Ф. Голицына – С.М. Голицын, ошибаясь, все же помнил, что посреди одного из них – Арсеньевского – стоял «высокий кирпичный обелиск, воздвигнутый в память князя Михаила Федоровича Голицына – оберегателя Бучальских лесов».

Князь контролирует и разделение крестьянских семей. То была сложнейшая крестьянская семейная коллизия, всегда имевшая под собой либо конфликтную ситуацию, либо полюбовное соглашение между главами семейств, проживавших в одном дворе, а часто – и в одной избе. Князь явно не желает в них конфликтов, но и раздражается каждый раз, когда видит, что разделение потребует выделения леса для строительства новой крестьянской избы и земли под усадьбу. По этим причинам он принципиально в душе против разделений крестьянских семей и только в самых критических ситуациях готов нехотя соглашаться на них.

Вот типичная конфликтная ситуация, отразившаяся в прошении одного из голицынских крестьян: «Как я с братьями своими жил при отце вместе, а ныне уже в разделе и все при родителе по равенству и без обиды каждому было разделено. А как отец наш умер тому назад лет з десять, и по смерти означенного родителя нашего ныне у меня именованного обрали по научению и возмущению оной мачехи, что при отце разделено не было и брата к себе жить сманила, возмутила как прикащика, так и старосту, равно и выборного, чтоб разделу никакова не дает». О другой ситуации сообщает доклад приказчика: «Докладываю вашему сиятельству деревни Семеновка крестьянин Аникей Ефимов и племянник ево Андрей Матвеев, живущие в одном доме, по неотступной просьбе и по большому их семейству и в рассуждении в их доме неустройств и ссор, просют по согласию разделитца». Князь осторожен и осмотрителен в своем решении, требуя мнения приказчика и схода, просчитывая экономические последствия семейных разделов для себя. Но он – последняя и решающая инстанция в решении крестьянских семейных судеб.

А так, по большому счету, внутренний крестьянский мир и его проблемы князя не интересуют – он смотрит на все это исключительно только сквозь призму своих экономических интересов. И в этом взгляде мы видим не просто меркантелизм, а абсолютную уверенность в его естественности, незыблемой природной обыденности. В 1809 г. другой представитель княжеского рода Голицыных Федор Николаевич, европейски образованный человек, глубокомысленно напишет в своих мемуарах: «Крестьян в Российской империи несчастными назвать нельзя, если я с ними сравню некоторых других земель крестьян: наши, хотя в рабстве, но многих превосходят. Каждое государство имеет свою особенность по своему положению и по свойствам своего народа и, кажется, должно в оной оставаться».

И, наконец, шестой вопрос – это взаимоотношения с крестьянской общиной. Голицын знает ее силу, старается не конфликтовать с ней, дает возможность в непринципиальных для него вопросах идти навстречу ее решениям В 1797 г. крестьяне деревни Семеновка на сходе решили просить князя перенести свои усадьбы на «большую дорогу» – приблизительно на километр от прежнего поселения. Интерес крестьян был понятен: «большая дорога», соединявшая через Епифань Тулу и Ефремов, открывала возможность удобной торговли.

Но и у князя был свой интерес: ему грозило размежевание земель с соседним землевладельцем , в результате которого крестьянские усадьбы деревни Семеновки фактически становились приграничными. Князь и община ударили по рукам, и приказчик сообщает: «то как изволите приказать по обеим ли сторонам большой дороги селить и будут в одной слободе 10 дворов, а в другой девять, а со временем в переделении будут дворы прибавляться. Ежели на сей раз по одну сторону все оные дворы населять, то слобода протянется далеко, а притом уже близко хвощинской дачи рубеж, инако лутче не можно их селить в два порядка по обе стороны большой дороги, а дорога государственная, шириною в 30 сажен, то оная и должна между слобод мерою в своей силе 30 сажен. А ужей ея улицу сделать не можно».

Так и случилось. Все лето 1797 г. крестьяне деревни Семеновка занимались разбором и перевозкой своих деревянных домов и постройкой колодца в нужном месте. К осени дело было завершено: к взаимному удовольствию сторон деревня Семеновка переехала на новое, вне всякого сомнения более удобное и выгодное для ее жителей место, чтобы только в середине 60-х гг. ХХ в. исчезнуть с географической карты Тульского края навсегда.

И в то же время, как мы это уже видели в случае с рекрутскими наборами, князь достаточно самовластен в отношении к общине. «Сельского старосту Василия Халдина, – пишет он приказчику, – сменить приказываю другим, исправным, трезвым, расторопным и верным человеком, которого следует выбрать миром. Ты же должен по справедливости уведомить меня, кто именно в старосты выбран будет, какого состояния и способен ли он к оной должности быть может».

Такая вот деревенская демократия в лице общины в крепостной России. Потом, через сто лет, община станет иной, далеко не всегда, а на рубеже ХIХ–ХХ вв. и вовсе не подконтрольной помещику, чтобы в 30-е гг. ХХ в. в результате коллективизации, изменив свою форму, вновь вернуться в свое исходное состояние ХVIII в.

Между прочим, этот мир или крестьянская община, нес и абсолютно непредвиденные расходы, волею помещика облагаясь «по обстоятельствам» подчас самыми неожиданными податями. Перечню их несть числа. И как не крути и не верти, но внеэкономическое понуждение существовало вполне реально и вполне предметно. Исследователи единодушны в том. что финансовые ресурсы всех категорий помещиков резко возросли во второй половине ХVIII в. Причин для этого оказалась несколько.

Указ о вольности дворянства не только освобождал их от обязательной государственной службы, но и разрешал оптовую и розничную торговлю своими и крестьян «домашними товарами». Ослабление ограничений на экспорт хлеба и рост потребностей внутреннего рынка в нем создали условия для удачной рыночной коньюнктуры. Уже не призрак, а вполне осязаемый запах денег стимулировал усиление эксплуатации крестьян, в результате чего товарность земледелия в помещичьих хозяйствах неуклонно возрастала. Рост цен на сельхозпродукты существенно превышал рост государственной подушной подати. Их разница и попадала в карман помещика.

Есть в Подмосковье усадьба Валуево. Построена она графом А.И. Мусиным-Пушкиным можно сказать на пустом месте в красивейшем уголке чуть позже того как князь Голицын начал активно осваивать епифанскую землю. Судьбы этих двух людей оказались на удивление схожими. Более того, они пересекались не раз и не два в реальных жизненных обстоятельствах. Едва ли не три десятилетия автор статьи летом почти еженедельно проезжал мимо валуевской усадьбы графа Мусина-Пушкина. В советские времена она еще сохраняла следы замысла графского замка, который воплотил ее неизвестный архитектор. Тут готический стиль как-то незаметно переплетался с восточными мотивами. Зато абсолютно регулярный английский парк однозначно свидетельствовал о западно-европейских парковых симпатиях его основателя.

Ныне на месте этого парка бесстыдно построены коттеджи, рекламные щиты на которых призывают провести в них, вероятно, за серьезные деньги время. Как памятник истории и культуры усадьба загублена. Впрочем, об этом отдельный и особый разговор. Применительно же к теме настоящей статьи важно напомнить современным обитателям и посетителям этой усадьбы о том, что строилась она руками крепостных крестьян. Ныне бездумно уничтоженная ее естественная природная и придуманная людьми красота, создавалась подневольным трудом сотен людей, которые их владелец как бы и не признавал людьми.

Сложившаяся окончательно к концу ХVIII в. система поместно-вотчинного ведения хозяйства в своем подавляющем большинстве оставалась неизменной до 1861 г., сохраняя инерцию в некоторых своих частях и после этого в течение нескольких десятилетий.

Тут и следовало бы задать по крайней мере один важный вопрос.

О неизбежности, целесообразности и оправданности существования крепостного права. В ХVIII – первой половине ХIХ в. этот вопрос не подлежал публичному обсуждению, разве был интеллектуальным предметом рассуждений в среде доверенного круга лиц и то с большой осторожностью и с оглядкой на возможные последствия для участников такого обсуждения. И для сегодняшних историков ответ на этот вопрос не является однозначным и, как это не странно, он упирается в иные проблемы, не просто злободневные, но и болезненные для современной России.

Л.В. Милов говорит о неизбежности возникновения и долгого существования крепостничества в России, объясняя это геополитическим положением страны, в первую очередь ее суровыми природными условиями и борьбой за независимость. И это правда. Продвижение Московского царства на юг, первоначально жизненно необходимое для обеспечения его безопасности от набегов крымчан и азовцев, а затем ради получения доступа к морю, без которого мощное государство не может существовать и в наше время, создало в условиях конца ХVI – ХVII в. самый простой и в то время понятный и привычный способ достижения цели – формирование сначала групп, а затем сословия воинов, чья служба государю поощрялась не только денежными, но и земельными пожалованиями. Земля уже тогда являлась абсолютной ценностью, давая пищу, одежду, дом, тепло. Но воин-землевладелец не мог быть одновременно и воином и земледельцем. Оскудение северных регионов Московского царства спровоцировало мощную насильственную и стихийную переселенчески-беженскую волну в южные регионы тогдашней России. Несмотря на всю ее разность, неорганизованность и неподчиненность она все же была выгодна для центральной власти и вполне устраивала воинов-землевладельцев. Последние теперь могли с больше отдачей и ответственностью выполнять свои обязательства перед государем по защите южных рубежей. Миграция давала им рабочие руки, без которых Дикое поле так и оставалось бы Диким полем. Насильственно переселенные крестьяне, крестьяне-беглецы, устраивая свою жизнь на дарованных воинам-землевладельцам землях, становились в разной степени зависимыми от них изначально. Другая их часть – самовольщики, – селясь на еще не поделенных землях Дикого поля, попадет под каток такой зависимости вместе с очередными ее пожалованиями центральной власти в качестве поощрения новым воинам-защитникам южных рубежей государства.

Воин-землевладелец, а не крестьянин-земледелец являлся исключительным приоритетом центральной власти. В отнюдь не равнобедренном треугольнике центральная власть – воин-землевладелец – крестьянин-земледелец для центральной власти опорной стороной был, конечно воин-землевладелец. Оставаясь судьей в спорах землевладельца и земледельца, центральная власть по своему маневрировала и в своей преобладающей составляющей такой маневр не был в пользу крестьянина.То была в некотором роде естественная и устойчивая система: государство ради своей защиты даровало воину землю, воин предоставлял ее крестьянину на определенных условиях, преследуя, разумеется, свою выгоду.

Введение в 1699 г. пожизненной, а с 1793 г. 25-летней рекрутской повинности, казалось бы, должно было, если не сразу, то постепенно разрушить эту систему, ибо защитником государства теперь в обязательном порядке становился не только землевладелец, но и в среднем каждый сотый мужчина податного состояния. Однако этого не произошло. Более того, введение в 1714 г. единонаследия дворянской земли, закрепило законодательно фактически уже сложившуюся систему ее передачи по наследству, существовавшую в вотчинах. Да, конечно, землевладелец по-прежнему вплоть до указа о дворянской вольности 1762 г. был обязан служить государству и в этом смысле он как бы являлся крепостным государства. Но у него был для этого стимул – земля. Центральная власть, таким образом, однозначно сделала очередной раз выбор в пользу дворянства. Государство, не без колебаний предоставив землевладельцам право выбора – служить или не служить, – не рискнуло сделать следующий шаг в соответствии с логикой действий предшествующих 200 лет: отобрать землю у неслуживых дворян. Логика действий государства оказалась выше не только справедливости, но и логики размышлений о будущем. Она была продиктована геополитическими интересами, достижение которых мыслилось на основе сильной армии и флота с их дворянской основой.

Уже на рубеже ХVIII–ХIХ вв. у части интеллектуальной элиты России крепостное состояние России вызывало боль, понимание того, что именно в нем скрывалась причина отсталости крестьянского хозяйства, отражавшейся и на общем состоянии государства. Это было понятно и для прогрессивно мыслящего чиновничества. Пожалуй, именно в начале ХIХ в. в России появился первый реальный шанс отменить крепостное право. Войны начала века отвлекли от таких намерений, способствовали утверждению иной точки зрения: крепостное право – нормальное состояние государственного организма, ничего здесь менять не надо.

Крепостное право было одинаково вредным для всех ее участников. У дворянства оно рождало чувство собственного превосходства, искажение общественных идеалов, сведение их только к беспорочной службе государю и Отечеству, в котором крепостное крестьянство выглядело бесформенной, не очеловеченной массой, призванной обеспечивать рентабельность помещичьего хозяйства. У крестьян крепостное право вырабатывало покорность, равнодушие, искореняло ростки предприимчивости, формировало установку на жизнь как на простое выживание. У крепостного крестьянского хозяйства не было не только стимула, но и желания для разбега в более эффективное состояние. Удивительное дело, но в борениях за модернизацию крепостной российской деревни государство неизменно занимало продворянскую позицию, опасаясь не только глобальной реформы, но даже точечных нововведений, вроде указа о вольных хлебопашцах 1803 г. Понимая все зло, которое крепостное право несло и могло принести в будущем стране, государство искоренение этого зла на протяжении первой половины ХIХ в. откладывало «на потом».

Достигнув пика своего внешнеполитического могущества после Венского конгресса 1814–1815 гг., т. е. избавившись на несколько десятилетий от реальных внешнеполитических угроз своей безопасности, которые до того были главным оправданием оформления и существования крепостного права, государство и на этот раз не рискнуло пойти на отмену крепостного права. А начавшиеся вскоре Кавказская война 1817–1864 гг., войны с Персией и Турцией для государства стали вновь удобным оправданием сохранения прежних порядков в российской деревне.Таким образом, крепостное право в России стало заложником ее безопасности – сначала в определенной степени оправданным реальными внешними угрозами, а приблизительно с середины ХVIII в. и уж тем более в первой половине ХIХ в. – золожником ее внешней экспансии. Получился уже не треугольник ХVI – первой половины ХVIII в., а настоящий угол, в который романовская монархия вместе с дворянством загнали страну во второй половине ХVIII в. более чем на столетие. Но угол – не треугольник, из которого нет выхода. Шанс выхода из него был использован только в 1861 г., на 50-60 лет, а то и позже того, когда это было необходимо сделать. Да, случись это в те годы, мы сегодня были бы лишены видеть прекрасные дворянские городские и сельские усадьбы, дворцы, садово-парковые хозяйства, храмы – все то, счастливо сохранившееся до наших дней национальное достояние, которое было создано за счет прибавочного продукта, произведенного для дворян сегодня кажущимися и нам безликими крепостными-соотечественниками. Но радость и гордость за это общенародное богатство, доставшееся нам и, будем надеяться, нашим потомкам – соотечественникам, не может заслонить тяжелого ответа на вопрос о том, что было потеряно для России тогда, два, два с половиной столетия назад. И что было приобретено в результате этого.

О потерянном, т. е. не состоявшемся, судить трудно, кроме одного – неиспользованного шанса ликвидации зла раньше того, когда это случилось, пусть даже и не так, как это должно было бы быть. 60–100 лет – это два-три поколения большей части населения российской империи. И при любых вариантах на порубежье ХVIII–ХIХ вв. сценарий 1917 г. был невозможен.

По одной и главной причине – отсутствия наднациональной, надгосударственной, надчеловеческой идеи классовой ненависти. Все, что могло случиться тогда, на порубежье ХVIII–ХIХ вв., не выходило и не могло выходить за рамки умеренных идей конституционной монархии или более радикальной республиканской идеи, найдя свое отражение в декабристском движении. Крепостное право, а вовсе не буржуазное развитие страны, было той загнеткой, огонь под которой разогревал котел российской действительности. Очевидна также не эффективная. не развивавшаяся три столетия экономика российской деревни, основанная на экстенсивном землепользовании и земледелии, омертвелая и не желавшая не только выбега из своего состояния, но и даже хотя бы разбега.

О приобретенном в результате крепостного права можно сказать более определенно.

Крепостное право вошло в привычку не только помещиков, но и крестьян. В обывательском сознании оно рисовалось как естественное и необходимое для «блага» тех и других и государства. Все помещичьи усилия были направлены исключительно на совершенствование организации труда крестьян в рамках их безусловной зависимости от землевладельцев. Стоимость крестьянской «души» входит в «капитал» крестьянского хозяйства, причем, нередко она определяется ниже стоимости десятины земли. Так в российском обществе закрепился величайший не только социально-экономический, но и нравственный надлом, висевший над страной дамокловым мечом на протяжении последующего столетия.

Итак, спасибо князьям Голицыным, владельцам епифанской земли в ХVIII в. Благодаря их архиву, сохраненному странными причудами судьбы и волей российских архивистов, нам, сегодняшним, становится более понятным облик явления под названием крепостничество. Более ясным и объяснимым по этой же причине выглядит и тот радикализм, взращенный крепостничеством, который проявит себя через столетие. Этот радикализм был естественным порождением крепостничества.

Он не мог не появиться, вырастая из общинной идеи равенства и справедливости, постепенно распространяя ее во внеобщинный мир – на всю страну. Столетие эта идея вызревала, обретая своих уже не только крестьянских идеологов, чтобы на рубеже ХIХ–ХХ вв. обрести вполне реальные очертания в виде крестьянских волнений, если не руководимых, то активно поддерживавшихся миром. Мир, община, долгое время в своих общих проявлениях остававшаяся подконтрольной помещичьей воле, пусть с не менее чем 200-летним замедлением, покажет себя в начале ХХ в. с наихудшим для России, но неизбежным результатом. И потомкам князя Голицына, педантичного до скукоты, скупого до мелочей и в то же время великодушного к своим крестьянам в пределах своего понимания экономики помещичьего хозяйства, придется мучительно искать пути выхода из последствий крепостнического тупика, который не видел и не желал видеть их предок.

Прошло чуть менее 100 лет с тех пор, как закончилась почти 30-летняя патерналистская политика князя Голицына в отношении своих крестьян в его епифанской вотчине. Начало ХХ в. века российская деревня встретила смутным брожением, первый пик которого пришелся на февраль – март 1905 г., а второй – на октябрь – декабрь того же года. Понятно, что основной его причиной стал неурожай 1904 г. Неурожайными оказалсь и два последующих года. По Тульской губернии снижение урожая в 1904 г. по отношению к предшествующему пятилетию составило около 16%, в 1905 г. – почти 50%,, в 1906 г – около 42%.

Зерновые и денежные ссуды крестьянам со стороны правительства хотя и выглядели вполне заботливо, но проблемы не решали. Леворадикальная пропаганда все больше и больше находила у крестьян, особенно испытывавших малоземелье, сочувствие. Оставаясь политически верным существующей системе государственной власти, т. е. монархистом по своим убеждениям, российский крестьянин теперь уже вполне осознанно обратил свой взор на казенные, удельные, монастырские и, конечно же, помещичьи земли, надеясь с их помощью увеличить свою запашку. Фактически же речь шла об увеличении общинного землевладения, которое после 1861 г. медленно, но неуклонно росло за счет тех же помещичьих земель. Для общины и составлявших ее крестьян, особенно там, где помещичье землевладение господствовало, помещики были понятным и главным врагом.

Манифест 17 октября 1905 г., пришедшийся к тому же на время завершения сельскохозяйственных работ, спровоцировал новую волну крестьянских выступлений. В Тульской губернии они ограничились, «главным образом, рубкою лесов на топливо, местами – самовольным выбором новых крестьянских должностных лиц».

Вероятно, именно эта общинная активность тульских крестьян обеспечила их представительство в 1 Государственной Думе: наряду с 3 представителями от помещиков здесь оказались 3 представителя крестьянства.

Радикальные настроения в отношении земельного вопроса в 1 Государственной Думе хорошо известны. Они находились между двумя плоскостями: национализация помещичьей земли и ее справедливое распределение между крестьянами и простая передача помещичьей земли в частную собственность крестьян, фактически же – в общинную собственность. Под этим жестким прессом правительство последнего российского императора расплачивалось разом за все: за неуклюжую, устаревшую уже во второй половине ХVIII в. систему поощрения защиты государственной безопасности, за барскую роскошь и произвол ХVIII – первой половины ХIХ в., за торможение продолжения реформы 1861 г., наконец, за собственную нерешительность в решении крестьянского вопроса в начале нового века. уже обозначившего крестьянскую консолидацию как политической силы в лице создававшегося в июле-августе 1905 г. Всероссийского крестьянского союза.

Уже перед посевной 1905 г. по России начались грабежи помещичьих имений и земельные захваты. В Тульской губернии их размах и интенсивность были несравнимо меньше чем в других хлебопроизводящих регионах России. Но и сюда они докатились: 20 апреля 1906 г. был сожжен хутор графов Бобринских Жданки, 22 мая было отмечено «брожение» крестьян в Богородицком уезде, а через несколько дней – на территории Куркинской волости Ефремовского уезда, 3 июня на Покровском хуторе графа Шереметева случился угон 11 голов скота. 10 мая начальник Тульского губернского жандармского управления сообщал в Департамент полиции: «В последнее время по губернии замечено, что из городских центров ездят разные люди с целью антиправительственной пропаганды между сельским населением. Эти лица появляются в деревне под разными видами и т. п. В деревнях упомянутые агитаторы подговаривают крестьян к аграрным беспорядкам, причем советуют для таковых выбрать время, когда начнется сенокос и жатва и тогда потребовать у помещиков снятое с полей как свою собственность, в случае же невозможности спрятать награбленное, сжечь, что нужно».

Начиная с марта начались волнения и в Епифанском уезде: 10 марта было разграблено имение Басмановых в селе Алмазово Молоденковской волости. 12 апреля был сожжен скотный двор, принадлежавший помещику Н.Н. Лодыженскому в селе Прилипки Орловской волости. Волнения в уезде оказались настолько серьезными, что о них вынужден был сообщить 12 июня в шифртелеграмме в Департамент полиции тульский губернатор Арцимович. «В Епифанском уезде, – писал он, – аграрное движение охватывает почти весь уезд; кроме имевшегося эскадрона мною командированы две роты и полицейский чиновник взамен пристава, с которым во время подавления беспорядков сделался нервный удар. Движение пока выражается угрозами, бесчинствами, насильственным снятием в экономиях всех рабочих и полным бойкотом всех землевладельцев». Губернатор обращал внимание на то, что распространившиеся здесь «сельскохозяйственные забастовки» являются «самым могущественным орудием борьбы крестьян с помещиками», угрожая полным крахом экономике помещичьих хозяйств.

Крестьянские волнения подхлестнуло резкое заявление МВД России от 13 мая о невозможности расширения крестьянского землевладения за счет помещичьих хозяйств. И в этих условиях Епифанский уезд на какое-то время стал едва не лидером аграрного движения в стране. Произошло это благодаря совершенно радикальной инициативе предводителя дворянства Епифанского уезда князя М.В. Голицына (1873–1942 гг.) и его отца В.М. Голицына (1847–1932 гг.) – родственников князя А.М. Голицына, о котором шла речь выше. Это настолько заметное событие в истории Епифанского края, что мы позволим себе остановиться на нем более подробно.Но прежде всего обязательно стоит немного рассказать об отце и сыне Голицыных, приписанных к помещикам Епифанского уезда, но не имевших здесь ни одной десятины земли. Владимир Михайлович Голицын был не просто незаурядной личностью. Это был высокопоставленный чиновник – интеллектуал. Он родился в Париже, окончил Московский университет и начал службу простым канцеляристом в Московской городской распорядительной думе. Меньше чем через 20 лет он стал вице – губернатором (1883–1887 гг.) и затем губернатором (1887–1891 гг.) Московской губернии. Однако в 1891 г. из-за не сложившихся отношений с новым генерал-губернатором губернии – младшим братом Александра III великим князем Сергеем Александровичем – В.М. Голицын подал прошение об отставке. Казалось бы, для 44-летнего епифанского помещика служебная карьера закончилась. Но на самом деле она через 6 лет была успешно продолжена.

В 1897 г. князь был избран тайным голосованием 101 голосом против 4 московским городским головой. Его конкурентом был никто иной как преуспевающий С.Т. Морозов, благоразумно в конце концов отказавшийся в последний момент от баллотировки. На посту московского городского головы в качестве председателя городской думы князь прославился не только обустройством городского хозяйства (впечатляющий и беспристрастный перечень его заслуг перед городом, включая предложение о строительстве московского метро, дан его правнуком М.В. Голицыным в книге «Мозаика моей жизни»), но и либеральными политическими выступлениями, неизменно вызывавшими раздражение правительства. Можно сказать, что и не без давления московской думы Николай II пошел на подписание Манифеста 17 октября 1905 г. Надо полагать, князь не был удовлетворен этим документом и поэтому через 3 дня после его обнародования демонстративно подал в отставку, которая в ноябре не без облегчения была принята императором. Человек независимый, с острым умом и колючим характером, В.М. Голицын и после этого сохранял свое влияние в московской общественно-политической и культурной жизни.

С 18 лет Голицын начал вести дневник и вел его практически ежедневно до самой смерти в 1932 г., т. е. на протяжении 67 лет! В документировании личной жизни в России найдется немного дневников, подобных голицынскому. В нем он предстает перед нами энциклопедически образованным человеком, православным верующим и одновременно богословом, философом, испытавшим сильное воздействие толстовских идей.

Конечно же, В.М. Голицын был больше москвичем, чем туляком, тем более епифанцем, хотя, увлекаясь ботаникой и оставил после себя научный труд «Особенности флоры Епифанского уезда Тульской губернии» как дань особой любви к Епифанскому краю. Зато его сын – Михаил Владимирович (1873–1942 гг.) очень скоро, можно сказать, уже в молодости, стал прежде всего епифанцем, чем туляком и тем более москвичем. Достаточно вспомнить, что из 7 его детей 5 родились в селе Бучалки Епифанского уезда.

Владимир Михайлович блестяще закончил знаменитую Поливановскую гимназию, а затем юридический факультет Московского университета и, неожиданно для многих, но только не для своего отца, верным и последовательным сыном которого он остался на всю жизнь, переезжает в село Бучалки все того же Епифанского уезда. Как пишет в воспоминаниях его сын, С.М. Голицын, достойно проживший трудную жизнь, основным мотивом этого неожиданного решения было желание «помочь народу». Вероятно, в таком желании была увлеченность и народничеством и толстовскими идеями. Но вне всякого сомнения тут был и мудрый совет отца – презреть традиционный для рода Голицыных карьерный путь чиновничьего служения России ради общественно-политической деятельности.Задумка была правильной, результаты первоначально получились отличные. М.В. Голицын попадает под покровительство потомков старинных землевладельцев уезда: князя Г.Е. Львова, будущего премьер-министра Временного правительства, и Р.А. Писарева, жившего в своем имении в селе Орловке - здоровенного толстяка, который из-за этого не мог выполнять, как пишет в воспоминаниях С.М. Голицын, свои супружеские обязанности. В кругу его собеседников оказались и братья И.И. и П.И.

Раевские – дальние родственники, владевшие имениями Гаи, Бегичевка и Никитское, находившиеся на границе Тульской и Рязанской губерний. В семи верстах от Бучалок располагалось село Молоденки, где в собственном имении жила семья младшего брата славянофила П.Ф. Самарина и его жена А.П. Самарина, урожденная Евреинова. С.М. Голицын вспоминал:

«Все у Самариных – обстановка, мебель, лошади – было самое простое и одновременно добротное. И с крестьянами – бывшими крепостными – у них сложились самые простые, поистине патриархальные отношения. Они были в курсе дел каждой крестьянской семьи, крестили их детей, мирили поссорившихся, если у кого околевала корова или лошадь, они заменяли на другую из господской конюшни или скотного двора. Крестьяне в них, что называется, души не чаяли».

На рубеже веков имением в Молоденках стали владеть князья А.А. и Л.П. Оболенские, у которых отношения с местными крестьянами, наоборот, не сложились. Чуть дальше от Бучалок, рядом с Куликовым полем, находилось имение графа Ю.А. Олсуфьева Буйцы. Человек состоятельный, граф Олсуфьев и его жена прославились в округе созданным детским приютом для девочек-сирот. По воспоминаниям С. Раевского Ю.А. и С.В. Олсуфьевы были «олицетворением русской культуры и духовности». Граф был страстным любителем российской истории, собрав богатейшую коллекцию различных древностей и фактически основав в своем имении частный музей. В деревне Барыково находилось имение В.П. и С.Н. Глебовых – также потомков старинных землевладельцев Епифанского уезда.

То была группа просвещенных помещиков Епифанского края, давно расставшихся с крепостническими привычками и выступавших по крайней мере за отмену сословного неравенства крестьян и развитие общей культуры крестьянского хозяйства. Немаловажно и то, что большинство из них так или иначе находились в родственных отношениях Их встречи в Молоденках, Буйцах, Бучалках, Бегичевке, Гаи, Никитском, Львовке сопровождались не только веселыми застольями, скачками, псовой охотой, но и серьезными продолжительными беседами о судьбах России, которые очень скоро приведут и к конкретным действиям. В этом кругу, вероятно, пользовались популярностью идеи Л.В. Толстого. Во всяком случае один из самых ярких представителей этого круга епифанского дворянства – И.И. Раевский – вместе с Л.Н. Толстым активно участвовал в преодолении последствий голода, который охватил Тульскую губернию, включая Епифанский уезд, в 1891 г. В деревне Бегичевке, где находилось имение И.И. Раевского, Л.Н. Толстой прожил почти два года. Один из тех, кто входил в этот круг епифанских землевладельцев, журналист А.М. Новиков потом вспоминал о Раевском: «Он задумывался, очевидно, и над мотивами своего социального положения. Оправдание своему положению он стремился, кажется, найти в культурном влиянии помещиков на крестьян, в житье в деревне и в общественной (земской) службе».

Ну что такое 15 верст, которые отделяли, например, поместье Писарева Орловку на Дону от Бучалок на левом притоке Дона реке Таболе? Меньше 30 километров по нынешнему измерению. Однако не пространство, а время определяло действия прогрессивных епифанских помещиков. Сын М.В. Голицына – С.М. Голицын – вспоминал и в этих воспоминаниях по большому счету у нас нет оснований сомневаться:

«В Орловском помещичьем доме было положено начало общественной деятельности моего отца. Князь Львов и Писарев предложили ему – двадцатипятилетнему – выдвинуть от имени либералов свою кандидатуру на предстоящих дворянских выборах на должность Епифанского уездного предводителя дворянства. Мой отец, видимо, польщенный доверием, дал свое согласие и был выбран подавляющим числом голосов на эту, более почетную, чем доходную, должность, на которую мог быть избран только дворянин-землевладелец. Отец землей не владел, но от своего дяди Александра Михайловича он получил официальную доверенность».

Иначе говоря, родные и близкие князя Михаила Владимировича Голицына сделали все для его карьеры не как чиновника, а как общественно-политического деятеля. И явно не епифанского, а с прицелом на будущее - всероссийского масштаба. То было незаметное, но явно новое явление в общественно-политической жизни не только Епифанского уезда Тульской губернии, но и, позволим предположить, всей России. Готовился новый тип государственного деятеля России: образованного молодого человека, знающего крестьянскую Россию, формирующего программу ее преобразования на неких новых основаниях. Каких же?

Не будем торопить события, но и не станем отставать от них. Младший Голицын решил основательно обустроиться на епифанской земле. В селе Хитровщине был приобретен двухэтажный деревянный дом, который поставили в Бучалках недалеко от парадного, построенного еще его предком Ф.Н. Голицыным, рядом с ним был разбит новый сад.

Само имение, принадлежавшее его дяде А.М. Голицыну, успешно развивалось. Здесь находился крахмальный завод, молочные фермы, конный завод, зерновое хозяйство, а перед Первой мировой войной завершилось строительство спиртового завода, который был, впрочем, скоро опечатан в связи с запретом водочной торговли.М.В. Голицын с увлечением и энергией занялся делами епифанского земства, в первую очередь организацией школ, больниц, приютов, строительством мостов и т. Д. Вместе с женой в Бучалках он организовал детский приют, кустарную мастерскую по производству вышитых полотенец, в которой работали местные женщины-крестьянки, потребительское общество. В имении для окрестных учителей в течение трех зим Голицыны устраивали регулярные «чтения». С.М. Голицын вспоминал: «Каждую субботу после обеда двое или трое саней-розвальней отправлялись в круговые поездки по сельским школам. Учителя и учительницы приезжали, входили в дом, снимали шубейки. Мать их встречала, вела в столовую. Все рассаживались вокруг стола, отец на конце. С потолка свисала керосиновая лампа под зеленым абажуром. Вот отец открывает книгу. Читал он прекрасно, впоследствии стал читать нам – своим детям…Чтение прерывалось скромным ужином и чаем с самоваром, продолжалось часов до десяти, потом просто беседовали и разъезжались». Во время таких «чтений» были и «неблаговидные» разговоры, о которых стало известно властям. Их недовольство вынудило предводителя епифанского дворянства прекратить свои «чтения».

Внешне бучальская жизнь семьи младшего Голицына текла размеренно и безбедно. Его московский дядя – А.М. Голицын – человек бережливый и обеспеченный, верил в большое будущее своего племянника, а потому особенно не скупился на содержание его семьи. Семью младшего Голицына обслуживала вся многочисленная бучальская челядь московского дяди.

Без ностальгии, сочно и детально С.М. Голицын сохранил для потомков свидетельства той жизни своей семьи.Она была без роскоши, но вполне благополучна. Бучальское хозяйство, ставшее товарным, давало ее обитателям гарантированную и здоровую пищу, готовившуюся старательными и преданными до поры до времени слугами. Последним от барских трапез перепадало не то чтобы немало, но достаточно для пополнения своего крестьянского рациона. То были уже не те дворовые люди крепостных времен, бывшие бесправнее нежели просто крепостные крестьяне. То была уже челядь по найму, почти члены помещичьих семей, ценившие свои умения и снисходительные к своим соплеменникам. Эдакая новая крестьянская прослойка, живущая не столько за счет обрабатываемой земли, но прежде всего благодаря барской помощи. Они были преданнее своим барам больше, чем сами бары им. Но, вкусив прелести барской жизни, пусть в основном в качестве наблюдателей и ее оберегателей, через несколько лет многие из них, в своем большинстве большинство и станут главными знающими порушителями барских усадеб. С.М. Голицын вспоминал:

«Мы принадлежали к классу господ. И такой порядок считался естественным, согласно веками установившимся традициям. Между господами и людьми могла быть искренняя привязанность, но одновременно всегда высилась невидимая стеклянная перегородка. Иные господа слыли либералами, стремились помочь крестьянам, но они никогда не стали бы, например, убирать за собой постель, выносить горшок и дети воспитывались в том же духе».

Даже барской прислуге в бучальском имении Голицыных не разрешалось ходить по липовой аллее, предназначенной только для господ.

Вскоре молодому человеку, явно нацеленному на политическую карьеру в еще монархической, но в бессмысленных и безнадежных борениях двигавшейся к конституционной монархии России, предоставилась возможность заявить о себе в более серьезном деле.осле его обнародования демонстративно подал в отс В январе 1902 г. в Санкт-Петербурге под председательством тогдашнего министра финансов Российской империи С.Ю. Витте начало работать Особое совещание о нуждах сельско-хозяйственной промышленности. Цель совещания – анализ состояния сельского хозяйства в империи и выработка мер по его улучшению. Как и при подготовке реформы 1861 г. в губерниях и уездах были организованы соответствующие комитеты в состав которых вошли представители дворянства, крестьянства, купечества, чиновничества. Такой комитет был создан и в Епифанском уезде. По должности в качестве уездного предводителя дворянства князь Голицын возглавил этот комитет. В течение июля – декабря 1902 г. состоялось 7 его заседаний. Опубликованные уже через год, в 1903 г. протоколы и другие документы епифанского комитета в осторожной форме показывают, что выработка общей позиции членов комитета проходила в нешуточных спорах, причем, председатель комитета демонстрировал в рассмотрении ряда вопросов явно особую позицию, часто оставаясь со своими немногочисленными единомышленниками в меньшинстве. Уже на первых трех заседаниях он заявил о необходимости устранения «общих условий», приведших к «обеднению деревни во всех отношениях», к поиску путей их устранения применительно не только к крестьянским, но и помещичьим хозяйствам.

Разногласия между членами комитета вообще и его председателем в частности откровенно выплеснулись наружу на его ноябрьском заседании. Во-первых, большинство членов комитета высказались категорически против отмены паспортной системы для крестьянства в редакции закона 1894 г., ссылаясь на «общинный строй крестьянской земли» и угрозу «массового ухода лиц рабочего возраста из деревни». Князь Голицын оказался в меньшинстве, «находя желательным, если не уничтожение паспортной системы по закону 1894 г., то во всяком случае возможность ее облегчения в смысле уравнения прав крестьян с лицами других сословий». Во-вторых, при обсуждении 61 статьи Положения о земских начальниках «председатель и меньшинство находили, что 61 статья может быть вовсе уничтожена, как не достигающая цели и как превращающая земского начальника в полицейского чиновника». В-третьих, епифанский комитет «не согласился с мнением председателя о том, что говоря о деятельности Крестьянского банка, следует указать на неправильность направления его в смысле покровительства покупок товариществам, а не обществам. Комитет не согласился также с тем, что нежелательно требование со стороны банка приплат к ссудам при покупках /земли/». И, наконец, в четвертых, комитет «не признал необходимым уничтожение волостных судов с передачей их функций мировым судебным посредникам».

«Свод мнений Епифанского уездного комитета» в качестве официального документа представлял собой, разумеется, некий компромисС. Но он многого стоил.

Комитет задолго до заседаний Государственной Думы первого созыва, на которых крестьянское малоземелье прямо предлагалось разрешить за счет государственных и помещичьих земель, признал: «Малоземелье в настоящее время является действительно таким злом, которое разрушает и подтачивает крестьянское хозяйство». Казалось бы, после того как было сказано «А», следовало бы сказать и «Б» – предложить способы ликвидации этого малоземелья. Но нет, комитет не признал малоземелье крестьян «коренной причиной» «крестьянских трудностей». Вопреки приведенной в «Своде» статистике, говорившей о том, что чем больше земли у крестьянского хозяйства, тем оно более сильное, ее он увидел в другом: «Комитет имеет в виду некультурность русского крестьянина, отсутствие у него знаний общих и специальных, полное неумение его приноровиться к новым условиям, отсутствие инициативы, подавленность воли и общую нравственную опущенность – как результат угнетенного и, повидимому, безвыходного положения». Отсюда следовало разрешение проблемы «двояким путем: в ближайшем будущем непосредственным восполнением недостатка в земле, как мерой временной, и, с другой стороны, поднятием уровня производительных сил хозяйств как мерой радикальной и коренной».

Разрешение крестьянского малоземелья как бы «повисло» в неопределенности. Впрочем, не совсем. Вопреки грустной статистике, «Свод», во-первых, уповает на крестьянскую аренду, предлагая ее сделать долгосрочной, денежной и защищенной от произвола арендодателей. Во-вторых, он надеется на покупку крестьянами земли через Крестьянский банк, рекомендуя снизить процентную ставку на кредиты для крестьян.

Далее Епифанский комитет, рассматривая «формы» крестьянского землевладения, отказался от каких-либо рекомендаций относительно земельных переделов, полагая, что крестьянская община сама достаточно эффективно решает этот вопрос и в этой связи высказался за отмену закона от 8 июня 1893 г. о переделах мирской земли. Касаясь вообще судьбы крестьянской общины в России, Комитет констатировал: «Вопрос о том, быть или не быть общине следует отдать на разрешение самой жизни», отмечая тем не менее, что « круговая порука, участие сельского общества в семейных разделах, в выдаче паспортов, в высылке по приговору и т. Д. – все это является уже придатком к общинному устройству, имеющем исключительно фискальное значение». Поэтому члены комитета согласно выступили за ограничение и даже отмену власти общины в части выписки крестьян из общины, отбора у них паспортов за недоимки, круговой поруки при уплате податей. Фактически члены Комитета оставляли за общиной только право регулирования земельных отношений.

Комитет решительно выступил за отмену выкупных платежей и недоимок по ним (они, по расчетам его членов, должны были растянуться до 1974 г.), а также за расселение больших селений с численностью дворов свыше 100, в том числе и через переселение крестьянских семей в Сибирь, ликвидацию чересполосицы, упорядочение натуральных крестьянских повинностей, замену продовольственных сборов денежными, введение подоходного налога, ликвидацию закона о семейных разделах, провозглавшавшего неограниченное право старшего члена семьи, наделение правами женщины-крестьянки в семье, лишение права земского начальника без суда наказывать крестьян Он настойчиво предлагал усилить «культурное влияние» помещичьих хозяйств на крестьянские.

Принципиально важным для комитета стало рассмотрение состояния помещичьего хозяйства в уезде. Помимо рекомендации расширения аренды помещичьих земель комитет выступил за решительную модернизацию частновладельческих сельских хозяйств особенно в севообороте и техническом переоснащении, совершенствование кредитной системы, создание сельско-хозяйственных союзов.

Завершая свои рекомендации, члены Комитета констатировали, что «жизнь в деревне только тогда войдет в свое русло, когда будет поднята личность русского крестьянина, когда упадет деление деревенских жителей на привеллигированное и непривелигированное сословия, когда равенство всех перед законом, провозглашенная реформами Александра II, будет проведено в жизнь».

«Свод мнений» членов Епифанского комитета оказался самым деловым и, несмотря на разногласия, самым радикальным среди других аналогичных документов уездных комитетов Тульской губернии в оценке ситуации в деревне и в предложениях по ее разрешению. Он однозначно заявлял о незавершенности реформы 1861 г. в результате контрреформистской деятельности правительства последних 20 лет.

Вне всякого сомнения душой и организатором подготовки «Свода» стал Голицын. Его борения с членами Комитета напоминали то, что было чуть более пятидесяти лет назад, когда князь В.А. Черкасский в Тульском губернском комитете боролся за особую линию отмены крепостного права в России. Параллели очевидны. Они не столько в форме: два князя – один формальный, а другой реальный землевладельцы Тульской губернии оказываются реформаторами и, в общем, терпят локальные и тактические поражения в своем видении реформирования сельского хозяйства России. Они в сути решения проблемы. А суть эта, кажется даже не в технологических задачах разрешения, а в технологии выбора этих решений.

Черкасский и Голицын жили в разное время и имели дело с разными проблемами. Для Черкасского было важно принципиальное освобождение крестьян, признание их не «душами», а людьми, обеспеченными минимально возможной экономической свободой. Худо или бедно, но он смог достигнуть этой цели. Голицыну приходилось решать иные задачи и в иных условиях, когда крестьянская свобода требовала совершенно иных экономических и политических решений. И он, один из немногих не только епифанских, но и тульских помещиков был готов сделать шаг, от которого его родственник ХVIII в. всего лишь столетием раньше немедленно перевернулся бы в гробу. Но не случилось. Безликая масса большинства комитета, твердо и последовательно отмежевывалась от своего председателя.

Итак, возглавляя в 1902 г. епифанский комитет о нуждах сельско-хозяйственной промышленности, князь Голицын-младший по важнейшим вопросам сельского обустройства неизменно оказывался в меньшинстве. То был сравнительно спокойный для России год, когда крестьянское движение, оставаясь стабильно высоким, лишь в редких случаях приобретало крайние формы. Но князь Голицын в переливах будущих лет видел что-то, что не было суждено увидеть большинству его помещиков-земляков. Нужно делиться с крестьянами землей – таково было его убеждение.

Выше мы могли убедиться в том, что 1906 г. был уже совсем не похожим на год 1902. Для помещиков необходимость выбора стремительно приближалась.

И князь Голицын вместе со своим отцом принимает решение действовать. 12 июня 1906 г. Голицын телеграммой сообщил тульскому губернатору о том, что «в виду расширяющихся волнений» крестьян он принял решение «завтра» «обсудить положение» на «съезде» «землевладельцев, священников, старшин и должностных лиц», в числе прочего предполагая «усиление штата полиции вследствие заболевания двух становых, и закрытие винных лавок».

Срочно посланный из Тулы в Епифань член губернского по земским и городским делам присутствия барон Дельвиг, приняв участие в совещении, позже докладывал губернатору: «совещание было открыто в зале земского дома в первом часу дня в составе 100 приглашенных лиц, в том числе около 20 волостных старшин, столько же священников, почти столько же управляющих имениями и болоее сорока землевладельцев-собственников, в среде которых находились: 4 земских начальника, уездный член окружного суда, исправник, податной инспектор и землевладельцы – бывший московский городской голова князь Владимир Михайлович Голицын, отец уездного предводителя дворянства, барон Будберг, Лопухин, Раевский, Писарев и несколько лиц женского пола, как то: княгиня Голицына и графиня Варвара Николаевна Бобринская». Открыв заседание, сообщал Дельвиг, М.В. Голицын «указывал на распространение в уезде аграрного движения и на формы его проявления в отдельных местностях уезда и просил прибывших высказаться, что они находили бы полезным предпринять в настоящем положении сельскохозяйственного дела в уезде».

Отчет Дельвига похож на сухую и точную протокольную запись. «В обмене мнениями по сему вопросу, – писал он, – принимал /участие/ князь В.М. Голицын, графиня В.Н. Бобринская, барон Будберг и Н.С. Лопухин, причем, после продолжительных прений было принято… обращение к Государственной Думе и в Совет Министров». Это обращение констатировало:

• 1) что положение дела в уезде в отношении между владельцами и крестьянами и крестьянскими обществами между собою является крайне напряженным и серьезным;
• 2) что главною причиною такого возбуждения является то, что министерская декларация 13 мая отняла у народа всякую надежду на возможность скорого и мирного разрешения земельного вопроса, провозгласив “безусловную недопустимость” принудительного отчуждения частновладельческаих земель;
• 3) что между тем со стороны совещения признанно не только допустимым, но и необходимым дополнительное наделение крестьян землею путем принудительного отчуждения;
• 4) что только отказ правительства от своей декларации 13 мая и откровенно выраженная им готовность идти навстречу разрешения земельного вопроса на упомянутых выше основаниях /способно/ внести умиротворение в умы крестьян;
• 5) что необходимо Думе озаботиться о скорейшей разработке земельной реформы». Участники совещения согласились с тем, чтобы «о своем постановлении поставить …в известность» не только Думу и Совет Министров, но и «крестьянское население уезда в целях его успокоения». «Если же ни Государственная Дума, ни правительство, – заканчивалось оно, – не вникнет голосу страны по поводу вышеизложенного, то в ближайшие дни неминуемо в деревне наступит полная анархия и усобица, которые уже не устранят ни репрессии, ни запоздалые обещания и реформы».

Инициаторам совещания, очевидно, не удалось достигнуть единогласного решения. «Обращение» подписали 49 его участников. Более того, на вечернем заседании было принято решение декларативные заявления «обращения» перевести в практическую плоскость в рамках работы специально созданной комиссии, которой поручалось прежде всего выработать рекомендации относительно «уменьшения арендной платы и расширения земельной аренды, о закрытии винных лавок на время аграрных беспорядков и об улучшении положения рабочих в отношении пищи и помещений».

Проведение совещания и принятые на нем решения представляли собой уникальное событие. Дело заключалось не столько в поддержке идеи насильственного отчуждения помещичьей земли – она в отличие от 1902 г. вполне официально обсуждалась в Государственной Думе первого созыва и, можно сказать, была ключевой в политической борьбе по аграрному вопросу. Важнее оказалось то, что в среде епифанских землевладельцев-помещиков оказалась группа лиц, поддержавших идею отчуждения. Ясно, что из 49 «подписантов» «Обращения» были подписи «около 20» волостных старшин, возможно, к ним присоединилось какое-то количество священников.

Но не менее 10 помещиков – вековых владельцев епифанской земли – заявили о своей готовности поделиться по крайней мере частью своей земли, не говоря уже о расширении ее аренды и снижении арендной платы.

Это были, если судить по приведенному списку, крупные землевладельцы, имевшие земли и в других уездах Тульской и иных губерниях России. Какие мотивы руководили ими? Первый – экономическая невыгода эксплуатации своих земель в условиях дефицита рабочих рук из-за невозможности их привлечения на выгодных, т. е. приносящих помещику прибыль, условиях. Второй – осознание неизбежности процесса отчуждения дворянского землевладения и, стремление потеряв часть земель, сохранить усадебное хозяйство, постаравшись его модернизировать. И, что интересно отметить: голицынская инициатива в несколько измененном виде нашла своих последователей в Тульской губернии: княжна Юсупова вскоре постаралась избавиться от 2,5 тысяч десятин своих владений в Чернском уезде, продав их крестьянам через Крестьянский банк.

Как в свое время князь Черкасский в отмене крепостного права, отец и сын Голицины возглавили движение за принудительное отчуждение помещичьих земель в Тульской губернии. Они и их сторонники опирались на своих единомышленников в Государственной Думе, поэтому их акция с совещанием была ничем иным как их поддержкой, сигналом к активизации пусть не самого радикального, но все же решения аграрного вопроса.

Как можно понять, Голицыны ради достижения своей цели озаботились внезапностью проведения совещания: тульского губернатора они проинформировали за день до его проведения, не раскрыв его подлинной сути, что, по признанию губернатора, не позволило «принять меры к недопущению его». Единственное, что смог сделать тульский губернатор Арцимович, – это оценить обращение епифанцев «крайне вредным, неправомерным и вовсе не способствующим к умиротворению населения» и запретить его печатание. Позже в своем отчете в МВД «об общем настроении народонаселения Тульской губернии» в 1906 г., характеризуя аграрное движение в губернии, он заметил: «Особо крайним настроением выделяется член Епифанской уездной земской управы князь Голицын», не забыв указать, что теперь он «бывший предводитель дворянства того же уезда». М.В. Голицын после этого становится объектом особого внимания тульских полицейских органов, относивших его то к сторонникам кадетской партии, то к партии «народной свободы». Впрочем, уже в конце 1908 г. они сигнализировали в Департамент полиции о том, что тот уже «почти не проявляет своей деятельности, что объясняется утратой влияния князя Голицына в уезде ввиду произошедшего поворота в политическом настроении уезда». Но злопамятство тогдашних спецслужб – это как клеймо, поставленное навсегда. Поэтому в том же году они характеризуют его следующим образом: «По имеющимся сведениям принадлежит к партии народной свободы. В 1905 г. (ошибка: в 1906 г. – В. К. ) под своим председательством устраивал в здании земства не разрешенные собрания по обсуждению вопросов об отобрании земли от помещиков».

Идея секуляризации помещичьей земли составляла лишь часть политических убеждений Голицына-младшего. Другая идея состояла в отрицании самодержавия как эффективной формы правления для России. По словам его сына Сергея, самодержавие он считал «величайшим злом для России; он был сторонником республики на французский манер, на худой конец, если монархия, то подобно английской». Любопытно, что и Голицын-старший был сторонником «монархии с правовым строем», а перед революцией все свои чаяния связывал с Учредительным собранием.

Конечно, и само совещание и принятое на нем почти равным числом голосов «обращение» носило не просто политический. но в условиях 1906 г. провокационный по своим последствиям характер.

Совещание было серьезным ударом по реформаторским устремлениям Столыпина, основанным на сохранении помещичьего землевладения, трансформации общины и переселенческом движении. Поэтому он отреагировал на произошедшее очень быстро, поручив тульскому губернатору «высказать князю Голицыну, что означенные действия его представляются, безусловно, нежелательными».

Вскоре в Тульскую губернию прибыл и специальный посланник Столыпина Клопов. Ссылаясь на мемуары М.В. Голицына, его сын С.М. Голицын так описывает этот эпизод:

«На /железнодорожной/ станции Узловая Клопов созвал совещание тульских земцев. Был приглашен и мой отец. В вагоне стояла духота, и совещание провели, сидя на ближайшем штабеле бревен. Мой отец выступил с горячей речью, которая произвела впечатление на Клопова. Через некоторое время отец получил приглашение в Петербург, чтобы участвовать в какой-то комиссии. Перед ним открывалась возможность поступить на государственную службу, сразу занять общественную должность. А он, ссылаясь на предстоящий в Епифани призыв новобранцев, ехать отказался – так ему претило стать чиновником».

В 1911 г. князь вновь баллотировался на должность предводителя дворянства Епифанского уезда, получил подавляющее число голосов, но – случай беспрецедентный для того времени – не был утвержден тульским губернатором Шлиппе. По словам сына «отец остался у разбитого корыта. Он очень тяжело переживал несправедлдивость, мог обжаловать, но не захотел кланяться властям», переехал из Бучалок в Москву, где стал гласным городской управы.

Таким образом, политическая карьера старшего и младшего Голицыных завершилась почти одновременно. Но к личностям и судьбам инициаторов совещания и «Обращения» епифанской сельской элиты – князей отца и сына Голицыных – мы еще обратимся, восхищаясь ими и скорбя по ним. Здесь же отметим: их необычная, смелая инициатива, фактически ставшая альтернативой столыпинской реформе, закончилась неудачей. Но по большому счету эта неудача оказалась временной. Все последующие годы эта идея, приглушенная столыпинской реформой, оставалась жить в крестьянском сознании и в политических идеях различных сил. С новой силой она возродится в 1917 г., реализовавшись в самой крайней форме земельного самозахвата. И не было этому уже чем-либо воспрепятствовать. Так что проиграв тактический прогноз, князья Голицыны оказались правы в прогнозе стратегическом, всего лишь через 11 лет убедившись в своей правоте.

Это загадка или парадоксальный выбег за пределы обычного мышления, когда пусть не прямые потомки ну очень упертого князя-крепостника порывают с идеологией. стилем и принципами жизни своего предка. Какими же надо было обладать знаниями и совестливостью и какой силой воли, чтобы разорвать с крепостной природой своих предков.е действовать.

Епифанский эпизод в аграрном движении России начала ХХ века на этом можно было бы считать законченным. Три-пять вспышек крестьянского недовольства, случившихся в Тульской губернии во второй половине 1906 г., в том числе в декабре этого года в Епифанском уезде, вынудившее власти направить в уезд казаков, казалось, все же не оправдали мрачный прогноз «Обращения». Однако уже с марта следующего года в губернии вновь усилилось крестьянское движение, подогревавшееся в числе прочего активизацией взыскания крестьянских недоимок за 1905 г. Только в 2 соседних с Епифанским уездом – Богородицком и Ефремовском – за июнь – август Департамент полиции зафиксировал 99 проявлений недовольства, причем, их значительная часть выразилась в поджогах дворянских строений.

В июньско-августовской 1907 г. статистике выражения крестьянского недовольства Епифанский уезд занял третье место – 24 выступления. Однако в марте – мае он был лидером среди других уездов губернии. Здесь случились пять выступлений: четыре поджога в имениях купца Коля, М.П. Толстова (Хитровщина), селе Петрушине, селе Мышенке-Знаменское, имении купца Расторгуева и открытый грабеж овса в имении Нечаева-Мальцева при деревне Шаховской.Грабежи и особенно поджоги, которые как правило оставались не раскрытыми, породили настоящую панику среди тульских землевладельцев. Об этом красноречиво свидетельствует четырехстраничное письмо Столыпину помещицы Богородицкого уезда А.Н. Алейниковой. Сообщая министру внутренних дел о пережитых ею от крестьян неприятностях, она в отчаянии предлагала выселять их из губернии «целыми деревнями», ссылаясь на то, что «места в России много». Если письмо Алейниковой было выражением частного мнения мелкопоместного землевладельца, принимавшего, как можно понять, непосредственное участие в ведении собственного хозяйства, то докладная записка на имя того же Столыпина тульского губернского предводителя дворянства от 25 мая 1907 г. отражала уже мнение дворянской корпорации губернии: «Начавшееся в Тульской губернии аграрное движение, – писал он, требуя силового вмешательства со стороны правительства, – выразившееся в ряде демонстративных и систематических поджогах владельческих усадеб и самовольных нарушениях частной собственности крестьянами, грозит в недалеком будущем полной невозможностью как ведения экономического хозяйства, так и жизни на местах владельцев и их семей».

Итак, в отличие от князей Голицыных и малого круга их сторонников большинство тульских землевладельцев в разрешении аграрных беспорядков уповало на силу. Не отрицая необходимости ее применения, Столыпин все же мыслил иначе. Правительству удалось сбить волну аграрного движения в стране, включая Тульскую губернию, и направить ее в русло столыпинской реформы.

Теряя свои позиции, дворянские хозяйства все еще оставались основной силой в производстве зерновых культур. Но в животноводческой составляющей в Епифанском уезде по ряду показателей к 1916 г. они уже проиграли конкуренцию: по овцам – более чем в 26 раз, по свиньям – более чем в 3 раза.

Но в памяти крестьянства был еще жив крепостнический беспредел даже в его самых мягких формах. Страх потерять надельную землю, тем более приобретенную в личную собственность, осознание возможности обработать больше, чем имеющейся надельной, купленной и арендованной земли, рождало желание расширить свои земельные наделы. Тут практически не имелось никаких иных вариантов, кроме одного: сделать это за счет помещичьей земли. Так готовился новый, третий после 1861 г. и столыпинской реформы земельный передел, который то ли мог, то ли уже не мог, скорее всего уже не мог в отличие от двух предшествующих, не быть радикальным, а значит, насильственным. И в самом деле, дед автора статьи, обрабатывая своей единственной парой рабочих рук с помощью двух лошадей, двух сох и двух борон 5,2 десятины своей надельной земли и 7,2 десятины земли арендованной, был вправе претендовать на эту арендованную землю за счет земли помещичьей. И каждый член сельской общины, способный к обработке такого количества земли, был согласен на перевод помещичьей земли в крестьянскую собственность.

Имеющиеся данные не дают возможности установить, когда идея выкупа по крайней мере арендуемой крестьянами помещичьей земли перетекла в идею ее простого изъятия, покоившейся на идее захвата. Редакционная комиссия по пересмотру законоположений о крестьянах уже в начале ХХ в. вынуждена была констатировать: «Почти все местные комитеты о нуждах сельскохозяйственной промышленности единогласно свидетельствуют о крайнем упадке в среде сельского населения чувства законности и уважения к чужой собственности и о повсеместно производящихся, по преимущественно крестьянами земельных захватах, прогрессивно из года в год увеличивающихся… и служащих одной из главных причин неприязненных, нередко весьма обостренных отношений как между крестьянами и смежными частными владельцами, так и между отдельными крестьянскими общинами и подворными домохозяевами». Скорее всего они существовали параллельно, но к 1917 г. благодаря агитации эсеров и меньшевиков вторая идея стала для крестьян определяющей.

К началу ХХ в. помещичий авторитет в деревне, державшийся на внеэкономическом принуждении и силе государства, был почти повсеместно утрачен. Большинство помещиков не умели и в принципе не могли обработать свои земли. Оставались наем рабочих рук на ссуды под залог этих земель, сдача их в аренду и медленная, но неотвратимая распродажа крестьянам и сельским общинам. Находясь в эмиграции, бывший последний премьер-министр царского правительства князь Г.Е. Львов, владелец тульской деревни Поповка, вспоминал о своей жизни в ней в конце ХIХ в., может быть, и сгущая краски: «Мы вытерпели многие тяжелые годы, когда на столе не появлялось ничего, кроме ржаного хлеба, картошек и щей из сушеных карасей, наловленных вершей в пруду, когда мы выбивались из сил для уплаты долгов и малоземельного хозяйственного обзаведения». В начале ХХ в., если верить воспоминаниям князя С.М. Голицына, представители его рода, добираясь из Москвы в Бучалки по железной дороге, довольствовались вторым классом вагонов – первый класс для этой княжеской семьи был слишком дорог. Он же рассказывает, как приблизительно в 1906 г. княжеская тройка с бубенцами, мчавшаяся в гости из Бучалок в Молоденки к князьям Оболенским, по дороге в одной из деревень задавила крестьянскую курицу. Кучер и пассажиры экипажа могли с лихвой услышать непочтительную брань владелицы курицы и униженно просить ее принять денежную компенсацию за неожиданную утрату, которую та, без всякого почтения, с высокомерием, торгуясь и выигрывая в торге, приняла.

Дневник князя В.М. Голицына свидетельствует о том, что здравомыслящая часть епифанского дворянства, испытывая неуверенность и даже страх перед происходящими и ожидаемыми событиями, все больше и больше ощущала неизбежность катастрофы. Его раздражает «убогий Николай»: «Однако какое последование имеем мы: наша хваленая монархия создала революцию, а революция готова создать диктатуру». «И вообще, – продолжает князь в другом месте, – что за ужас – история монархической России! Крепостное право, угнетение личности, оковы на мысли, положение женщины в обществе, не говоря уже о произволе, режиме кулака, «черной неправде» в судах». Самому себе он признается в прежней идеализации народа, но в конце концов делает вывод: «Видимые нами события кажутся нам совершающимися силой вещей, по инерции, но строго логической. Такова наша революция как естественный плод нашего многолетнего режима. А мы все ищем виновников, на кого бы свалить ответственность».

Три послереволюционных года оставшимся в России Голицыным, включая и епифанских, жилось очень и очень нелегко. Голод заставил их в 1919 г. перебраться из Москвы в Богородицк в процветавшее когда-то имение графов Бобринских. Им удалось спасти некоторые семейные ценности, включая даже, если верить их переписке, некую картину кисти раннего Рембрандта, ныне известную как работа «Иисус Христос, Мария и Марфа» одного из учеников Рембранта. Их они через родственника Г.М. Осоргина, потом расстрелянного в Соловецком лагере, потихоньку и продавали на антикварно-книжном рынке Москвы, распределяя полученные средства между собой с предельной открытостью и доверием. Многие из них, оказавшись вне Москвы, не чурались и сельского труда, например, как В.М. и М.В. Голицыны, занимаясь посевами свеклы – делом хорошо им известным по прежней жизни. События 1917 г. и последующих лет оценивались ими исключительно как национальная катастрофа, породившая анархию и диктатуру большевиков. Князь В.М. Голицын, как мы могли убедиться выше, винил в этом российскую монархию. Узнав об убийстве императора Николая II он, например, записывает в своем дневнике: «Несчастный человек расплатился за грехи предков».

Разумеется, никаких симпатий к большевистской власти Голицыны не питали. Эта власть, как записал незадолго до своей смерти князь В.М. Голицын в «Предсказании» «не обладает созидающими способностями». Но приспосабливаться к новым условиям жизни требовала сама жизнь, ибо в большой голицынской семье при всей тяжести ситуации и мысли не было о переезде за границу. Старший Голицын однажды записал в своем дневнике: «Так же и ныне, когда на Россию обрушилось такое несчастье, то, казалось бы, любовь к несчастной нашей Родине должна получить в нас двойную силу и в этом мы и должны явить свой настоящий патриотизм».

Тогда казавшийся естественным акт возмездия над помещичьими хозяйствами был быстр и по революционному беспощаден: усадьбы пограбили, землю поделили. После покушения на В.И. Ленина и объявления «красного террора» некоторых тульских землевладельцев позабирали в заложники – их старательно сортировали в уездных, затем губернском центрах для отправления в Москву. М.В. Голицын обосновался в Богородицке, где по временным подрядам подрабатывал в Богородицком уезном отделе народного образования и делопроизводителем в уездном отделе народного здравоохранения. В октябре 1919 г. он вместе с другими бывшими землевладельцами были взяты в заложники и этапированы в Тулу и размещены в концлагере. Самоотверженные действия жены, подключившей все свои знакомства, позволили освободить князя.

Решающую роль сыграли как-никак, но реальные заслуги М.В. Голицына перед Тульским краем и Россией в постановке народного образования. Его послужной список в этой части выглядел более чем внушительным: 1896 г. – попечитель Бучальской земской школы, 1897 г. – помощник председателя Епифанского училищного совета, 1897–1906 гг. – председатель Епифанского училищного совета (в качестве уездного предводителя дворянства), 1907–1914 гг. – председатель Епифанского общества образования и член Тульской губернской земской комиссии по народному образованию, 1909–1914 гг. – председатель правления Тульского общества взаимопомощи учащимся. С 1913 г. в качестве члена Московской городской управы князь принимал деятельное участие в московской городской училищной и в московской губернской по народному образованию комиссиях, а с 1914 г. стал председателем правления Союза районных обществ попечения об учащихся города Москвы. Его брат Борис жил на не очень понятных условиях при бывшем княжеском имении. Однако 18 мая 1919 г. он сообщал брату: «А у нас с тех пор нового то, что выгнали из дома и отняли землю. Мы устроили своих старух в городе, а сами поселились в церкви, в 1,5 верст от усадьбы. И здесь не теряем надежды, которые в огороде… надо думать, чем дальше жить». В имении разместилась детская колония.

Воспоминания князя С.М. Голицына «Записки уцелевшего» прекрасно передают атмосферу, царившую в бывших помещичьих имениях в 1917–1921 гг., например, в богородицких владениях Бобринских. Пограбленные, с каждым днем все более и более терявшие надежды на возвращение прежних порядков, особенно после разгрома белогвардейских войск под Тулой, они были вынуждены искать способы выживания в условиях повсеместной разрухи и голода, в Тульской губернии заявившего о себе к осени 1921 г. особенно в Богородицком и Епифанском уездах.

Нэп вызвал большие ожидания не только у крестьянства и сельской интеллигенции. Он породил определенные надежды и у некоторой части бывших епифанских помещиков, лишившихся в 1918 г. подавляющей части своей прежде всего недвижимой собственности и три последних года занятых обустройством своей новой судьбы. Раевский вспоминал: «Между тем, после введения нэпа многие знакомые семьи /дворян/ начали покидать провинцию и перебираться в Москву. Из Богородицка уехали Голицыны и Бобринские, собирались Трубецкие». Однако князья отец и сын Голицыны вынашивали иные планы. Воодушевленные новой политикой советской власти в деревне, они решили возродить существовавшее в их Бучальском имении крахмально-сушильное и винокуренное производство на базе прозябавших в запустении заводов и водяной мельницы в деревне Исаковке, производившей когда-то и электричество для крахмального и винокуренного заводов. 28 июля 1921 г. В.М. Голицын от имени пяти своих «сотоварищей» (М.В. Голицын, А.С. Молеев, М.П. Килитин, И.И. Лебедев, Т.С. Мелихов) обратился в Епифанский уездный совет с предложением взять в аренду бывшие предприятия его отца и создать на их основе «промысловый кооператив». Организация его деятельности представляла собой ничто иное как восстановление прежней схемы производства с учетом новых реалий: окрестные крестьяне выращивают картофель, продают его кооперативу, тот «личным трудом своих сочленов» производят крахмал, остатки от его производства используются для приготовления спирта, а остатки от производства спирта – барда – идут на корм скоту. «С обработкой картофеля в районе сел Бучалок, Суханова, Молоденок и т. Д., – писал Голицын, – население хорошо знакомо и посевы его, при условии выдачи задатков и хороших семян, могут быть увеличены».

Руководство Епифанского уезда не рискнуло принять какое-то решение по заявлению Голицына. 10 августа того же года оно рекомендовало ему обратиться в губернский Совет народного хозяйства. Эта рекомендация была, вероятно, всего лишь отпиской, которую Голицыны предвидели, ибо в день обращения в Епифанский уездный совет они написали аналогичное заявление и в губернский Совет народного хозяйства. Изложив вновь свой замысел, здесь они просили не только согласия на его реализацию, но и «субсидию на ремонт заводов, находящихся в достаточно исправном виде, а также получить в свое распоряжение по твердой цене некоторое количество мануфактуры, соли, керосина, сельскохозяйственных орудий и т. Д. для товарообмена на месте на картофель и иметь разрешение на пользование за плату кам/енным/ углем и к/оксующим/ у/глем/ с Бучальской (в 2 верстах) шахты для отопления заводских двигателей и сушилки». О серьезности намерений членов будущего кооператива свидетельствовало их предложение заключить договор с губернским СНХ на срок не менее 5-6 лет с его последующим продлением.

О дальнейшем решении этого вопроса нам известно очень мало. Но два препятствия реализации замысла были очевидны. Первое заключалось в княжеском происхождении организаторов будущего предприятия. Оно отпугивало советскую власть, уже вполне проникшуюся классовой идеологией. Второе носило формальный характер: все мельницы как стратегические объекты местного значения в радиусе 3 верст от существующих совхозов к этому времени были переданы в распоряжение Тульского губернского земельного отдела и объявлялись недвижимой собственностью совхозов, – возможно, таким был оперативный ответ тульских противников нэпа. Не случайно, один из соратников М.В. Голицына 19 октября 1921 г. писал ему: «По всему видно, что нам ничего не удастся сделать, т. к. на местах, очевидно, не хотят проводить декреты в жизнь, а все делают по своему, как заблагорассудится». Однако из письма М.В. Голицыну А. Арсеньева от 2 марта 1922 г. мы узнаем, что для положительного решения вопроса были привлечены московские знакомые: «Дзюбин вел переговоры в Москве о Бучалках. Подал куда следует докладную записку и хотя никакого ответа еще не получил, но впечатление вынес такое, что дело должно кончится благополучно». Из заявления М.В. Голицына в Тульское губернское земельное управление от 1 апреля 1922 г. о предоставлении в аренду одного из пустующих флигелей Бучальского совхоза «Бучальскому картофельно-терочному, сушильному и мельничному кооперативному товариществу» можно понять, что положительное решение тульских губернских властей состоялось: кооператив-товарищество (без винокуренного завода) начал действовать уже в 1922 г. Увы, вероятно, только лишь на бумаге: кредит в Госбанке, несмотря на положительное решение Тульского Губернского промышленного союза получить так и не удалось, а вслед за этим один из соучредителей товарищества, бывший управляющий Бучальским имением Голицыных сообщал им: «Крахмальный завод принял от Ермолаева представитель Райспирта, т. к. все крахмальные и винокуренные заводы объединены в один трест. Таким образом, наше товарищество само собою ликвидировалось».

Нет, не понимали Голицыны в конечном счете сути новой власти и, если не принимали ее человеческое лицо, то все же думали, что она, эта власть, все же сохраняет свое, самой же ей провозглашенное правовое поле. И совсем напрасно они так думали, когда, например, старший из них в июле 1921 г. начал борьбу за возвращение в собственность двух своих бывших водяных мельниц в селе Красное (Буйцы) и при деревне Исаковке. Решение местных властей было однозначно жестким – отказать «ввиду принадлежности его к классу помещиков». Но старший Голицын все еще верит в право, а потому 24 июня 1922 г. пишет заявление в Комиссию по определению правового положения предприятий при Тульском губернском продовольственном комитете: «Прошу возвратить в мое владение принадлежавшую мне водяную мельницу при деревне Красной Бучалкинской волости… Мне 73 года, семья состоит из жены, сына с женою, 2-х дочерей и 14 внуков, причем, взрослые члены семьи находятся на советской службе, средств к жизни никаких не имеем, ни в каких контр-революционных выступлениях никто из нас не принимал участия. Указанную мельницу буду эксплуатировать своим трудом с помощью сына М.В. Голицына».

Какая странная претензия, с одной стороны, и какое великое унижение 73-летнего бывшего князя, за 16 лет до этого предложившего почти радикальный способ разрешения проблемы епифанского сельского хозяйства, с другой. И одновременно какое благородство в желании сотрудничать с новой властью без оглядки на естественные обиды за конфискованное имущество. И в то же время несомненные надежды на возможность обеспечить какой-никакой, но достаток своей семье с учетом своих и сына заслуг перед Епифанским краем хотя бы в деле его народного образования.

Тем временем другие бывшие баре спасались кто как мог: преподаванием, рукоделием, письмоводством. Кое-как промыкавшись все эти годы, кто-то из них эмигрировал, кто-то устроился на службу, некоторые и вовсе возвратились в свои разгромленные бывшие имения Например, граф Олсуфьев с женой и остатками своей коллекции купил дом в Сергиевом Посаде. Этот дом и город вскоре стали прибежищем для многих бывших тульских землевладельцев. С.М. Голицын вспоминал: «Вокруг них поселились многие и многие, и родственники и знакомые, те, которых называли «бывшими людьми» Постепенно Сергиев Посад наполнялся семьями изгнанников, искавших пристанища». Здесь оказались разные представители князей Трубецких, Олсуфьевых, графов Бобринских, Раевских. Раевский вспоминал как в 1922 г. он посетил бывшие родовые селения Никитское и Бегичевку. В барском доме разместилась школа, сад и цветочные клумбы оказались в запустении, бывшие дворяне окрест занимались сельским хозяйством – уже не ради удовольствия, а по необходимости. В Тульской губернии государство даже разрешило сдавать в аренду помещикам их бывшие сады.

Для советской власти и в годы нэпа дворянство оставалось очевидным, но затаившемся врагом, которому, правда, повсеместно жить становилось все труднее и труднее. Епифанское дворянство в этом смысле не было исключением. Мы уже говорили о Голицыных. Другим было не лучше. Давняя знакомая М.В. Голицына М. Шостиковская, например, сообщала ему в июне 1923 г.: «Здесь жизнь становится все тяжелее: и бесконечные поборы, и штрафы, и окружающая пошлость и тупость». Ей вторила О. Раевская: «Ездила вчера в Епифань по делам о саде (как и Голицыны, Раевская надеялась вернуть свой барский сад. – В. К. ) и все сделала и отдала… Мы переехали в Турден, дожди еще не начались, и вот я воспользовалась, чтобы съездить в Епифань.. Сегодня еду обратно в Турден.Очень приятно, что там нам не приходится заботиться о хлебе насущном – мы никак не можем привыкнуть к этому – откуда-то приносят прекрасные щи из баранины, каши и хлеба».

В 1924 г. Политбюро ЦК ВКП(б) несколько раз рассматривало ситуацию с бывшими помещичьими хозяйствами и их владельцами: 15 мая, 12 июня, 11 и 24 декабря. В результате была дана команда по инвентаризации их положения, после которой началась и первая в советской деревне организованная кампания выселения семей бывших помещиков. Инвентаризация показала пеструю картину. Кто-то из бывших помещиков организовал сельхозартели, кто-то на своих бывших землях для их обработки прибегал к найму крестьян, некоторые даже продолжали жить в своих бывших, изрядно разграбленных имениях. В Тульской области было выявлено 625 бывших помещичьих семей, 202 из них до революции владели от 50 до 100 десятин земли, 142 – от 100 до 200, 65 – от 200 до 300 и 50 – более 300 десятин. Уже к концу января 1925 г. из их числа 410 семей было выселено, 73 бывших помещика – уволены из «советских учреждений». Сделано это было настолько эффективно и тихо и в принципе при полной поддержке крестьянства, занятого своими внутренними разборками, что помещики как сколько-нибудь заметная политическая или экономическая сила, навсегда исчезли после этого из сводок ОГПУ, оставаясь в них лишь жупелом призрачных источников «контр-революционных выступлений».

Итак, приблизительно к 1926 г. с дворянством не только как с экономической силой, но и возможной силой политической, в СССР было покончено. Для советской власти в деревне это был очевидный враг, такой же каким был в городе капиталист. Экспроприация собственности у тех и других и лишение их политической силы точно соответствовала марксистско-ленинской теории создания социализма и была вполне прогнозируема.

В середине 1920-х гг. семьи отца и сына Голицыных перебрались в Москву, где подрабатывали литературным трудом, в основном переводами или, как талантливый сын Голицына-младшего, художник Владимир – изготовлением плакатов и книжными иллюстрациями. Сюда же потянулись и другие бывшие землевладельцы Епифанского уезда – Глебовы, Поповы, Раевские, Осоргины, Оболенские, Уваровы, Самарины. Жена Голицына-младшего – А.С. Голицына, урожденная Лопухина – вспомнила свою бучальскую кустарную мастерскую по производству вышивных изделий и организовала в Москве артель по изготовлению вышитых полотенец, скатертей, женской одежды. В составе артели были уже не женщины-крестьянки, а две княжны Оболенские, графиня Уварова. Дела артели быстро пошли в гору: изделия с вышивкой в русском стиле пользовались большим спросом за рубежом, особенно почему-то в Америке. Немалым подспорьем для семей Голицыных были и ежемесячные десятидолларовые переводы брата В.М. Голицына А.В. Голицына, сумевшего в 1919 г. выбраться за границу.Однако уже в 1926 г. в семьях старшего и младшего Голицыных, живших совместо в Еропкинском переулке в составе 11 человек, начались неприятности.

В этот год дважды арестовывался и отпускался после допросов сын Голицына-младшего Владимир и один раз – сам Голицын-старший. В 1929 г. был арестован и отпущен после допроса еще один сын Голицына-младшего – Сергей. Тогда же все совершеннолетние Голицыны стали «лишенцами», т. е. были лишены избирательных прав. В этом же году начался трехлетний судебный процесс над артелью женщин-аристократок по обвинению их в неуплате налогов. Уголовное дело дошло до Верхивного суда РСФСР, полностью оправдавшего деятельность артели.

Впрочем, когда такое оправдание состоялось, Голицыным было уже не до вышивального дела. В том же злосчастном 1929 г. они были фактически выселены из квартиры в Еропкинском переулке и вынуждены устраивать свою жизнь через знакомых в подмосковном селе Котово. Во время перевоза все еще многочисленного домашнего скарба, главной ценностью которого были многочисленные картины с изображениями портретов предков, епифанская земля передала, вероятно, последний привет отцу и сыну Голицыным. Как вспоминал С.М. Голицын

«Возчики оказались тульскими, значит, были земляками, да еще ближе – епифанскими из села Муравлянка, совсем недалеко от наших Бучалок».

Такая вот странно символическая встреча на подмосковной дороге бывших радетелей крестьян Епифанского уезда со своими земляками.

Кажется, спустя год-два судьба вновь развернет семьи Голицыных – старшего и младшего – целых четыре поколения древнего княжеского рода. Они переедут в подмосковный город Дмитров – туда, где размещался штаб одной из строек социализма – канала Москва – Волга вместе с лагерями части «каналармейцев». Среди последних окажутся не только знакомые, но и родственники их семей, которым они старательно и не без успеха будут помогать. Смерч репрессий 1930-х гг. обошел их стороной, впрочем не пощадив других близких: Голицын-старший умер в 1932 г., его сын – через 10 лет.

Судьбы и дела трех представителей княжеского рода Голицыных из разных времен и в разных жизненных обстоятельствах выглядят не только вполне реально, но и символически. На Тульской земле и на ее малой части под названием Епифанский уезд во второй половине ХVIII в. управлял своими владениями просвещенный, но убежденный крепостник. А спустя столетие здесь же жили, работали, думали его потомки - два выдающихся человека. Громкий княжеский титул, доставшийся им от знаменитых предков, стал для них скорее обузой, чем проездным билетом по жизни. В предреволюционные годы они олицетворяли новую формацию управленцев и политиков, которая и должна была на совершенно новых основаниях, нежели их предки, модернизировать застывшую от невзгод крестьянскую Россию. Они не имели собственности, уважая ее, преклоняясь перед ней, но и не делая из нее божества. Биение пульса больной России они чувствовали больше чем сотни сотрудников внешне казавшегося всезнающим и всепонимающим Департамента полиции. Что двигало ими? Только любовь к своей стране и своему народу и здравый смысл, позволивший замахнуться на два казавшихся незыблемыми столпа российской государственности – помещичье землевладение и самодержавие. То не был замах ни большевистский, ни эсеровский, обязательно предполагавший насилие в перераспределении тогда главной ценности России – земли.

Одряхлевшее, привыкшее к привычному, дворянское большинство в большей части России ничего не желало менять. И не только потому что не желало, но и потому что еще и не знало, что делать. Совсем, совсем не радикальные идеи епифанских Голицыных казались им не просто революционными, но катастрофическими по своим последствиям. На самом же деле отец и сын Голицыны предлагали управляемый процесс перераспределения земельной собственности, разумное завершение того, что было начато в 1861 г.Не прислушались. В императорской России в конце концов Голицыны были выдавлены из общественно-политической жизни, оставшись ее горестными наблюдателями. Тем более не было у них шансов на обустройство российской деревни в советской России, когда простое выживание в конце концов стало смыслом их жизни, а страдания – ее горьким символом. Впрочем, у них был и еще один смысл и символ – любить свою страну и ее народ, быть не просто рядом, а вместе с ним. Голицыны с лихвой расплатились за недальновидность своих предков, за тот жестокий жизненный порядок, который те столетиями создавали, успокаивая свою совесть патерналистскими идеями. И в памяти своих земляков-епифанцев, и в общероссийской национальной памяти старший и младший Голицыны должны остаться как выдающиеся деятели русского аграрного движения, порвавшие с патернализмом в отношении к крестьянству и призывавшие к разумному и быстрому разрешению главной проблемы дореволюционной России – земельной.

Старший Голицын, написавший в 1918 г. в своем дневнике о бессудном убийстве Николая II как закономерной расплате романовской монархии за неисполнение своей исторической миссии, уже тогда же мог распространить эту мысль и на российское дворянство. В первые 3 десятилетия ХХ в. оно своими судьбами словно бы искупило произвол своих предков в отношении крепостных крестьян и особенно – во второй половине ХVIII – первой половине ХIХ в. Никакого злорадства по этому поводу быть не должно, хотя бы потому, что эта расплата была невозможно жестокой, внеморальной, внечеловеческой. Тут только скорбь великая должна быть, если вспомнить, что из активной жизни страны был выбит самый образованный ее слой, разный по пониманию будущего России, но в лучших своих представителях, среди которых находились отец и сын Голицыны, готовых участвовать в модернизации своей Родины на здравых основах.

Не случилось. И это была уже трагедия не только князей Голицыных епифанского извода, не только трагедия всего российского дворянства, многие представители которого в силу разных причин даже близко не могли подняться в своем восприятии России до отца и сына Голицыных. То была уже трагедия всей России.

Но если по поводу личных, сословных и общероссийских бед трех десятилетий ХХ в. нельзя не скорбеть, то об их уроках мы, сегодняшние, должны не просто помнить, но постараться учесть в своей жизни. На взгляд автора этой статьи, главный урок сельскохозяйственного развития России заключается в том, что монополия на собственность любой изменяющейся во времени главной ценности государства неизбежно приводит к катастрофе. Ныне ушедшая в прошлое дворянская монополия на землю, сменилась монополией на недра российской земли. Главной ценностью теперь стал не почвенный слой земли, дававший хлеб и жизнь, а прежде всего ее недра и в первую очередь нефть и газ. Эти два продукта то ли Природой, то ли Богом, щедро подаренные России, ныне стали основой второго закрепощения, теперь уже не крестьянства как когда-то земля, а подавляющего числа россиян. И это не может не тревожить.