Преодоление постмодернистского подхода к истории в «нулевые» годы XXI в

Одно из современных направлений исторических исследований – выявление механизма передачи (трансфера) идей, понятий, образов и институтов. Для этого направления представляет интерес любопытный парадокс недавней истории исторической науки: в России взлет интереса к постмодернизму пришелся на то время, когда на Западе заговорили и даже отчасти устали говорить о его упадке. Очевидно, даже в сверхскоростную цифровую эпоху трансфер идей и образов по-прежнему сильно зависит от времени и качества переводов важнейших работ.

Так получилось, что многие нашумевшие в свое время книги пришли в Россию со значительным опозданием. Столь популярная у отечественных теоретиков «Метаистория» Хайдена Уайта увидела свет в 1973 г., а на русском языке вышла только в 2002 г. (более поздние работы Уайта, такие как «Содержание формы» не вышли до сих пор); исследование Р. Козеллека «Прошедшее будущее. К вопросу о семантике исторического времени» издано в 1979 г., а на русском языке начала выходить по частям с 2004 г. Даже кажущийся весьма своевременным и современным сборник интервью Эвы Доманской «После постмодернизма» (издан на русском в 2010 г.) в основном подготовлен исследовательницей в 1992–1993 гг. Можно только догадываться, когда дойдет черед до западной литературы 2000-х годов, – и до какой именно. Такое положение вещей обосновывает необходимость сделать обзор существующей современной литературы по вопросам теории истории.

Отход от постмодерна в теории истории в «нулевые» годы наступившего тысячелетия связан не столько с кризисом этого направления в исторической науке, сколько со смещением исследовательских интересов.

От эпистемологии центр тяжести сдвигается к проблеме глобализации и связанной с ней разработке действительно «всеобщей истории», т. е. истории, увиденной исследователями разных регионов, если угодно, разных «цивилизаций». Споры о теории познания уступили место дискуссиям о «параллельном движении историографических традиций» разных регионов. Предметами обсуждения стали понятие «постевропоцентристская историогрфия» и термин Дипеша Чакрабарти «провинциализация Европы». О том же процессе говорят и научные редакторы во введении к капитальной «Оксфордской истории исторической науки». (К сожалению, пятый том этого капитального исследования, посвященный историографии после 1945 г., выйдет в свет как раз к моменту проведения нашей конференции).

Один из наиболее авторитетных историографов современности Георг Иггерс сетовал, что вплоть до конца 1990-х годов исследования по историографии и историописанию касались преимущественно европейских и североамериканских авторов, а сравнительных межкультурных исследований исторической мысли создано не было. Для преодоления такой диспропорции он организовал конференцию, в которой принимали участие историки из Африки, Индии, Китая, исламских стран. Следующим шагом стал большой проект «Многоликая Клио», сборник, посвященный 80-летию Г. Иггерса и еще более расширивший географию сравнительно-историографических исследований.

Взрывное расширение сетевого пространства повлекло за собой еще одну группу проблем, таких как Википедия – можно ли писать историю как «открытый текст»? Как отличить профессионала от любителя на странице Интернета? Должен ли историк цифровой эры создавать гипертексты? Бурно обсуждаются вопросы создания сетевых исследовательских и экспертных сообществ историков в глобальном масштабе.

Движущей силой отхода от постмодерна стала, среди прочего, и критика слабых сторон постмодернистских интерпретаций истории. К. Браун, исследовавший постмодернизм в исторической науке, пишет о том, что это направление постоянно критиковали с четырех сторон эмпирики, марксисты, консерваторы и либералы и что к 2000-м годам все они объединились против «общей угрозы» истории как предмету. Еще один исследователь, Эрнст Брейсак, пришел к выводу, что постмодернизм «не оказался тем, чем его хотели видеть постмодернисты – окончательным ответом на вопросы жизни в целом и на исторические проблемы в частности».

Исследователи указывают на следующие проблемные места постмодернистских построений.

Чрезмерный субъективизм – как иронизировал Рой Портер, «читая Фуко, можно подумать, что не мы думаем свои мысли, а мысли думают нас». Философ истории Мюррей Мерфи отмечает в своем исследовании «Истина и история»: «Уайт прав, когда говорит о фрагментарности исторических свидетельств. Что он действительно не понимает – это то, что фактически делают историки. А они создают теории о прошлом, в которых такие события, как падение Виксбурга, обладают статусом теоретических конструкций…

Вся теория прошлого так или иначе подтверждена оставшимися свидетельствами. Теоретические сущности не есть лингвистические. То, что читатель, который думает, что читает историю Гражданской войны в США, на самом деле читает нарратив о лингвистических явлениях, созданных историком, превращает историю в посмешище. Однако свидетельства о падении Виксбурга говорят не о лингвистических явлениях, а о падении Виксбурга……Кварк невидим, но это не значит, что он только лингвистическое явление. Точно так же генералы Шерман и Грант. Ни тот, ни другой не являются исключительно лингвистическими явлениями. И погибшие в сражении за Виксбург погибли не от лингвистических пуль». В результате по-прежнему «историки могут… писать под влиянием самых разных мотивов, однако все они в общем разделяют подход к прошлому, основанный на рациональности, опоре на источники и носящий светский характер».

В настоящее время большая часть историков согласна с положением Кэрол Смит-Розенберг, утверждающей, что «пока лингвистические различия структурируют общество, общественные различия структурируют язык».

Одним из самых серьезных направлений критики постмодернизма стало указание на вытекающую из чрезмерного субъективизма опасность релятивизма, уничтожающего мораль и приводящего к беспамятству.

Болезненная проблема Холокоста («коллективной исторической травмы», по определению Омира Бартова) не нашла у постмодернистов убедительного решения. Более того, неоднократно высказывалось мнение о том, что «постмодернизм породил климат, в котором расцвели “отрицатели Холокоста” (Holocaust deniers). В качестве реплики на классическую фразу Ролана Барта «текст повсюду, и все кругом – текст» (1967) Ричард Иванс написал: «Освенцим не был дискурсом, и называть массовые убийства текстом было бы слишком сильным упрощением».

Стоит отметить, что существует и иная точка зрения (доводы в пользу того, что постмодерн во многом стал реакцией на Холокост и не может быть основой для отрицания Холокоста), предложенная в исследовании Роберта Иглстоуна.

Практическое применение методов постмодернизма не облегчает научную и преподавательскую деятельность, а усложняет ее,создав, в частности, проблемы при подготовке национальных исторических стандартов в 1990-е годы, – например в США.

Серьезным препятствием к усвоению постмодернистских подходов «практикующими историками» служит искусственно усложненный «наукояз».

Профессор Джойс Эпплбай назвала его «ослепляющим лексическим гардеробом, в который новое поколение стало обряжать свою прозу». А профессор Кеннет Баркин из университета Калифорнии (Риверсайд) признавался с некоторым смущением: «Действующий историк тонет не только в потоке новых и новых книг и статей, которые нужно прочитать и переварить, но также и в набегающих волна за волной методологических инновациях, каждая из которых пользуется своим специфическим словарем». Баркин рассказывал, как начиная с шестидесятых годов ему приходилось каждые несколько лет переучиваться с «кондратьевских циклов» на «множественные регрессии» и «контент-анализ», потом на «коньюнктуру» и «лонг-дюрэ», потом на «рудербуты» и «чаривари», потом на «гомосоциальные связи», «нетворкинг» и «кросс-дрессинг»… «…Теперь я озабоченно ищу словари, которые объяснят мне, что такое дискурсивность, антифонологоцентрист и трансокодация».

Действительно, и в отечественных публикациях немало порожденных постмодернистской модой текстов, требующих дополнительного перевода «с постмодернистского на русский».

Еще один достойный внимания аспект – неудачи в позитивном применении постмодернистской теории истории в собственных прикладных исследованиях ее разработчиков.

Как отмечал Пьер Бурдьё: «Постмодернисты занимаются постмодерном, чтобы уклониться от исторической работы (они не сумели бы, да и не захотели бы ее делать)».Э. Брейсак говорит, что «самым выразительным индикатором стало отсутствие убедительных успехов в приложении постмодернистских теорий к проведению заметных исторических исследований...

Ярким контрастом стоят рядом богатый урожай теоретических рассуждений о том, чем историография должна быть, и скудный урожай исторических трудов, претендующих на то, чтобы ясно выразить постмодернистские теории. Даже такой ярый сторонник постмодернизма, как британский профессор Кейт Дженкинс, признает, что «настоящие постмодернистские истории – это истории будущего, истории, которых пока нет, не существует – есть только имитации». Ричард Иванс замечает, что одна из причин отсутствия исследований связана с тем, что «как только постмодернисты начинают применять свои принципы в собственных работах, многие их аргументы начинают разваливаться под гнетом собственных противоречий». Финский исследователь К. Пихлайнен достаточно последовательно разграничивает научный и художественный исторические дискурсы, разделяя их по таким категориям, как функция автора в повествовании, текстуальная направленность, познавательное значение и собственно характер построения и организации текста.

«Вечные вопросы» – такие, как истина в истории, решаются в XXI в. с помощью нового инструментария. Понятия «опыт» и «социальные практики» все чаще, особенно в среде социальных историков и историков культуры, применяются вместо «знаков», как более продуктивные.

Ричард Бернацки указывает, что культурные значения возникают при пересечении практики и репрезентациий. В результате меняются и метафоры описания того, как работает культура: не как «чтение и декодировка знаков», а как «набор инструментов, как «ноу-хау»; и в целом происходит «сдвиг от знаков к практикам».

Обобщая состояние исторической науки к концу 2000-х годов, автор распространенного в США учебника по проведению исторических исследований Роберт Уильямс отмечает, что история как наука вполне способна выжить в своей «борьбе за существование», поскольку обладает «гигантской энергией самовоспроизведения и адаптации».

---

Предлагаем посмотреть другие страницы сайта:
← Особенности развития советской исторической науки в исследованиях А.Л. Шапиро | Экономическое развитие Русского государства в конце XV и в начале XVI в →